осталось только двенадцать – пятеро убито, остальные ранены и помещены в фабричную больничку и университетские клиники. И что еще день – и прикрывать баррикаду будет уже некому.
Митяй с Виталькой совсем было засобирались обратно, но тут звонко вдарила пушка и дружинники кинулись разбирать оружие из детской люльки, подвешенной к толстому крюку на потолке.
Минута – и комнатки опустели, затих грохот сапог и ботинок на лестнице, Виталька и Митяй остались одни. Пальба усиливалась, слышны были залпы, часто стреляла пушка или несколько пушек, рядом грохотали разрывы снарядов, стучал пулемет. Пацаны тоже спустились вниз, Келейников выглянул в дверь на улицу.
– Баррикада разбита, угловой дом горит, как бы нас не прихватили… Давай бегом в сторону монастыря.
И они рванули к Новодевичьему, подальше от боя, Саввинский переулок вывел их на Погодинскую, где они собрались было отдышаться, но со стороны Девичьего поля донеслось утробное «Ура!» и стало ясно, что дело совсем плохо.
– Спрятаться бы… – напряженно сказал Келейников. – Вгорячах ведь и пристрелить могут. Как думаешь, монахи пустят?
– Не-а, лучше в клиники. Постой, это вот глазная же?
– Ага, а что?
– Давай за мной, – вдруг принял решение Митяй и потащил Витальку через улицу.
Несмотря на восстание вокруг, в глазном корпусе было тихо (за исключением звуков с улицы), чисто и спокойно. Два служителя в белых балахонах остановили их на входе, и запыхавшийся Митяй скороговоркой выпалил:
– Здрасьте, нам к профессору Кишкину.
– Здравствуйте, а вы кто такие будете?
– Сосед его по дому в Знаменском переулке, Скамов Дмитрий.
– Профессора нет, обождите.
Через пять минут к ребятам вышел один из докторов, которому они поведали свою беду – шли к приятелю, а тут бой, идти одним страшно, могут принять за дружинников. Имя инженера Скамова послужило своего рода паролем, и доктор велел привести себя в порядок и обождать, пока он закончит свои дела.
За то время, пока они умывались, причесывались, отряхивали и чистили одежду, а потом сидели в вестибюле, пальба то усиливалась, то замирала, а через полчаса стихла совсем. Еще полчаса – и к ним снова вышел доктор, на этот раз без халата, в цивильном платье и приглашающе махнул рукой к выходу на дворовый проезд, где их ждала запряженная пролетка клиники.
Они выехали на Царицынскую как раз между двумя цепями. Солдаты медленно продвигались к монастырю, заходили во все подъезды и проверяли все дома, вплоть до чердаков. Подпоручик во второй цепи взмахнул револьвером, остановил пролетку и недобро спросил:
– Кто такие?
Второй раз за день Митька оказался под прицелом винтовок. Солдаты с красными погонами без шифровок, все как один, голубоглазые блондины немалого роста, разгоряченные недавним боем, зыркали на них уж очень неприятно.
– Приват-доцент Московского университета, коллежский асессор Фохт.
– А эти? – револьвер качнулся в сторону Митяя с Виталиком.
– Дмитрий, племянник с товарищем.
Офицер еще раз недоверчиво оглядел троицу, даже не взглянув на университетского кучера, но два чистеньких мальчика и доцент в хорошем летнем костюме, с тростью, при шляпе и галстуке, нетерпеливо хлопавший перчатками по левой руке, не были похожи на мятежников.
– Пропустить.
Когда они подъехали к баррикаде, в которой был проделан изрядный пролом, солдаты подтащили к стене дома пятерых избитых и раненых дружинников, споро выстроились в линию, вскинули винтовки и по команде офицера дали залп.
– Господа, это варварство! – воскликнул потрясенный Фохт.
– Приказано арестантов не иметь и пощады не давать, – высокомерно повел плечами с погонами поручика блондин с поросячьими глазками и крикнул кучеру: – Пошел, пошел!
В упавшем у стены вторым справа Митька и Виталик с ужасом узнали Лятошинского.
* * *
Через пару дней в подвале на Марьиной Роще мы подводили итоги не нами затеянного восстания.
Как и предполагалось, противопоставить пару тысяч дружинников регулярным частям с пушками и пулеметами было идеей скверной, даже если юзать тактику малых групп, которая еще толком даже не создана, не говоря уж о том, что для нее крайне желательна быстрая связь.
Мелкие хаотичные налеты типа «бросили бомбу с чердака, стрельнули пару раз из револьверов и убежали» солдат нервировали, но без общего руководства были малополезны, и уже через три дня боевка была окончательно подавлена, баррикады разобраны и начались повальные аресты.
– По заявлению градоначальства и нашим подсчетам, убито двести пятьдесят человек, из них военных и полицейских тридцать, дружинников около ста, – говорил Красин. – Ранено около пятисот, военных сто, дружинников полсотни.
– А остальные кто?
– «Случайные лица». Когда артиллерия по домам садила, многих непричастных задело, – невесело сообщил Медведник.
– Арестовано в Москве и губернии до восьмисот человек, на многих фабриках локауты.
Вот чтоб я помнил, больше это или меньше того, что было в моей истории? Вроде меньше, потому как у нас тут не случилось боев в Симонове, быстро затухли столкновения на Бронных и не так сильно досталось Пресне – фабрика Шмидта стояла целехонькая, никто ее пушками с землей не ровнял.
Аресты почти не затронули «практиков», которым было запрещено соваться в бой и приказано везде агитировать за стачки и отговаривать от восстания. Похватали в основном тех, кто «высовывался» и бегал, размахивая револьверами, особенно много взяли самых активных в баррикадных боях анархистов и эсеров-максималистов, с самого начала выступавших за восстание. И тут, как в известном анекдоте, я испытывал двоякие чувства – с одной стороны, движение лишилось наиболее буйных и неуправляемых, но с другой, это же все равно были наши люди!
– По финансам, – продолжал Красин, – ряд крупных пожертвований, в том числе от Крейниса, князя Шаховского, князя Макаева…
– Это архитектора, что ли? – удивился я.
– Его самого. Деньги перенаправили в Политпом. Оружием снабжали хозяева и администрация фабрик Цинделя, Мамонтова, Кушнерева, тоже часть перехватили, сейчас в надежных тайниках.
– А с Сытинской типографией что? – я вдруг вспомнил мемориальную доску, на которой было написано, что тут долго оборонялись дружины печатников, а потом здание сожгли дотла орудийным огнем.
– А что с ней? – удивился Леонид. – Все там тихо и спокойно, наша типография работает, вот две другие, к сожалению, потеряны – на Пресне и на Лесной улице. Кстати, сытинские в Монетчиках порядок поддерживают, черносотенцев туда не допускают, так же в Симоновской и Рогожской слободах.
– А черносотенцам-то что надо?
– Так власти из них милицию сформировали, теперь вот ходят по улицам, вроде как тоже за порядком следят.
– Столкновения с ними есть? Избиения, самосуды?
Собравшиеся переглянулись.
– Вроде нет, – неуверенно сказал Красин, – своего рода соглашение о разделе сфер влияния. Мы не лезем в их районы, они в наши.
Ну слава богу, это точно лучше, чем
