снимок за снимком, используя при этом не возможности моей ментальной сферы, сколь бы развитой та не была, но функции аппарата, будто специально предназначенного для развлечения досужих туристов, а именно — элофона.
И вот, делая снимок очередного советского здания, я опять уронил аппарат.
В последние три дня это — неумение удержать элофон в лапах — превратилось для меня в настоящую проблему: умная машинка выскальзывала из пальцев почем зря, в любой ожидаемой и неожиданной ситуации, будто стремясь скоропостижно скончаться.
Озабоченный такими странностями, я — накануне — даже носил элофон кудесникам, занятым в службе технической поддержки Проекта: сотрудники обратили локальное время для чуть треснувшего экрана, каким-то иным способом зашлифовали царапины, проверили память устройства на наличие цифровых вирусов, обновили встроенную защиту от бытовых проклятий, и, на всякий случай, сменили весь полидемониум операционной системы на более смирных и современных резидентов.
Вотще: падать аппарат от этого не перестал, и потому мысль о насущной необходимости прочного футляра преследовала меня уже второй день подряд.
Девушка Анна Стогова о проблеме знала, потихоньку и в сторону над той потешалась, однако же в положение — вошла. Именно поэтому мы обошли уже четыре магазина: три специальных и один универсальный, но ничего подходящего, покамест, не отыскали.
В иное время я бы проявил злорадство и задал десяток ехидных вопросов относительно качества и объема легендарного советского снабжения, но теперь дело касалось меня самого, и потому предпочтительнее было промолчать.
Оказалось, что промышленность Союза выпускает всего девять моделей элофонов, от простенького Oktyabrenock до ультимативно-навороченного Bolshevick — об этом мне словоохотливо рассказал продавец третьего по счету магазина, причем, ради разнообразия, выбрав в качестве языка общения немного странноватый, пусть и совершенно понятный, хохдойч.
Внутри каждого модельного ряда советских элофонов различаются только версии эфирной и технической начинки, год за годом помещаемые в совершенно внешне одинаковые корпуса.
Соответственно, типов чехлов тоже производят всего несколько: не прямо девять, но очень к тому близко. Я уже понял, что, по неистребимой советской привычке к экономной стандартизации, промышленность Союза просто не выпускала ничего лишнего: аксессуаров, предназначенных для носимых устройств связи это касалось в той же степени, что и всего прочего.
Хотя бы раскраска футляров была отдана на откуп личному мнению: советские граждане придумывали ту сами, развлекаясь кто во что горазд. Официально запрещенными оказались только некоторые символы - такие, как не приветствуемое и в странах Атлантики контрнаправленное солнце… Еще воспрещалось нанесение знаков государственных регалий — причем даже теми и для тех, кто, вроде бы, имел такое право по должности.
Бесконечный поход по одинаковым, в плане ассортимента, магазинам мне вскоре критически наскучил, и я купил не совсем то, что собирался.
Впрочем, универсальный чехол-полиморф, способный, при наличии на то нужды, становиться и суперобложкой для книги, и кобурой для табельного оружия, оказался удобным и прочным. Еще он позволял пользоваться элофоном, не вынимая тот из самого футляра, и все эти качества меня полностью устроили.
Тем временем, променад наш слегка затянулся.
- Профессор, извините, но… - потянула немного увлекшегося меня за рукав девушка Анна Стогова, - нам уже пора. До авиапорта нам теперь добираться только бегом… Даже лучше будет, наверное, и вовсе вызвать мотор: мы немного задерживаемся.
Опаздывать мне вновь показалось неправильным, и мы двое резво устремились в сторону ближайшей известной девушке стоянки общественного такси.
Глава 30
Жуан не понял слов, но понял дело,
И, действуя как в битве, наугад…
Джордж Гордон Байрон
Неприятность, явления которой я невнятно и подспудно ожидал в течение всего этого замечательного дня, решила себе произойти именно сейчас.
Все случилась внезапно и в месте неожиданном: близ пешеходного перехода, ведущего через через широкий и светлый городской проспект.
Эту группу, скажем так, граждан, я заметил издалека. Знаете, иногда целостную картину мира нарушает явление настолько чужеродное, что его, явление, во-первых, невозможно не заметить, во-вторых же — очень не хочется замечать. Сейчас я видел этих людей, понимал несоответствие их окружающей меня действительности, прямо знал уже, что ситуация накаляется и становится все опаснее по мере нашего с переводчиком приближения к злополучному перекрестку… Сделать же ничего не мог.
Более того, сама девушка Анна Стогова не обращала на столпившихся у самого края дороги никакого внимания — будто вовсе не видела ничего особенного.
Мы шли и добрались, я ждал и дождался.
Встал, будто вкопанный: меня, неделикатно оттерев в сторону моего гида и переводчика, плотно окружили совершенно люмпенского вида личности, сильно друг на друга похожие и почти одинаково неприятные.
Зрение сказало мне о странного рода неправильности одежды всех, теперь я это видел точно, пятерых. Кроме того, что вещи были потрепанные и откровенно нуждались в основательной стирке, казалось, что все брюки и рубашки — с чужого плеча. Редко мне доводилось встречать горожан вида настолько затрапезного — чем бы те ни занимались!
Слух не сообщил ничего принципиально нового: и без того стало сразу же понятно, что говорить эти граждане будут о нехорошем, тон иметь глумливый и многозначительный… К тому же, речи их я в тот момент не понимал совершенно.
Нюх — не метафизический, а тот, который носом — донес запах довольно давно и не особенно регулярно мытых тел, будто бы никогда не стиранного исподнего, фантастического по интенсивности своей алкогольного перегара (его я, по непонятной причине, ощущал особенно сильно), и чего-то еще, неявного, невкусного и вызывающего в памяти школьные еще уроки практической демонологии — те, на которых учат не призывать всех подряд. Проще говоря, кроме прочего пахло жженым железом и серой.
Шерсть моя сразу же встала дыбом, вместе с ней приподнялись уголки губ: показались клыки, из глотки донеслось негромкое рычание.
Вы ведь помните, как
