я выгляжу? Голова-то у меня совершенно песья, ничего общего с привычным лицом хомо сапиенс сапиенс и его разновидностей, живущих долго и не очень. Даже больше того: торчащие уши, вытянутая морда и рисунок пятен некоторым людям кажутся прямо волчьими — мой народ потому и называли в средние века ульфхеднарами, то есть волкоголовыми… В юности внешность моя позволяла избегать минимум двух детских драк из трех — достаточно было зарычать или оскалиться: а ну, как укусит?
Попробовал и сейчас: и оскалил страшные зубы свои, и зарычал тонально, и посмотрел злобно — так, как обычно делать не умею.
Люди эти оказались крепче, намного крепче морально, чем можно было ожидать. Паче чаяния, люмпены не испугались и не попятились: более того, неприятных людей как будто обрадовала моя зверская реакция.
- Ono esche i rychit, suchje plemya! - я не понял слов, но понял дело. Интонация ли, обрывки ли смутно знакомых ругательных слов — что-то такое дало мне понять, что самый крупный из группы… или прямо банды, так будет вернее, встреченных мной негодяев меня самого отнюдь не хвалит. - Zemlitsu nashu topchet, tvaruga diavolskaya! Pryamo nogami!
Вырос-то я в краях достаточно благополучных. Да и то: мало кто из редких залетных хулиганов захотел и смог бы связаться с очевидным членом семьи Эскинс — чем заканчиваются подобного рода эскапады, среди жителей Исландии знал буквально каждый. Мы ведь страна небольшая, к тому же, ледяной остров довольно слабо заселен, каждый знает каждого и еще троих…
Однако, уже во взрослом состоянии мне приходилось и ругаться бранными словами, и драться неоднократно, и не всегда такие приключения случались в безопасной и пьяной атмосфере дружественно расположенного ко мне кабака. Улицы Дублина, подворотни Вотерфорда, какие-то совсем уже окраины Корка и закоулки Лимерика — первое время пребывания на Зеленом Острове, не в пример Острову Ледяному, будущего профессора в моей морде лица одолевал исследовательский зуд, и поездки не всегда заканчивались полностью благополучно. Людей тоже приходилось встречать самых разных…
Поэтому я не растерялся, уже понимая: сейчас меня попытаются ограбить, и, скорее всего, больно побить. Оставалось надеяться на то, что убивать насмерть или всерьез калечить некоего профессора никто не будет, ценностей у меня при себе серьезных не имеется, пару же синяков я как-нибудь переживу, тем более, что под слоем шерсти гематом все равно не видно.
Вопрос сдачи без боя не стоял: нарушать свои же принципы я не собирался… Внутри меня рос залихватский какой-то кураж, серьезного страха и даже легкой опаски не возникло — беспокоиться оставалось только за девушку Анну Стогову, но оставалась надежда: та, в ком я подозревал офицера государственной тайной полиции, сможет за себя постоять.
- Dyadka! - явственно возразил старшему подельнику хулиган поменьше ростом и моложе годами. - Mojet, on ne iz etikh samykh budet? Malo li, u kogo morda mokhnataya!
Видимо, стоило успокоиться и расслабиться, но сделать ни того, ни другого я не успел — тут меня вновь не подвел нюх. Молодой-и-сомневающийся пах точно так же, как и старый-и-уверенный: ядреным потом, дешевым алкоголем, немотивированной агрессией и нехорошим предвкушением.
«Театр», - отчетливо подумалось мне. «Вернее, с поправкой на обстоятельства, цирк!»
Пёс мой внутренний, альтер эго прямого потомка Ульфа Хальфдана, великого воина и знаменитого правителя, просыпается очень редко и всякий раз по-разному: качество, да и скорость пробуждения его сильно зависят от обстоятельств.
Последний памятный мне раз пёс явился лет десять назад, когда ваш покорный слуга лихо тонул посреди теплого Ирландского моря — вместе с большим паромом, предназначенным, вообще-то, для регулярных перевозок из самой Ирландии на недальний Придайн. Перевозить предполагалось эсомобили вместе с владельцами.
Мне было бы нипочем не выплыть: море-то, конечно, теплое, но даже двадцать градусов по Цельсию способны насмерть охладить человека часа за четыре. Или, с поправкой на мои знания и навыки в области низких температур, за пять.
Спас меня дух пса: проявлялся он тогда долго, воплотился не до конца, но удачно — некий, тогда еще ассистент кафедры, и выплыл сам, и спас еще двоих несчастных…
В этот раз пёс стал мной, а я — псом в считанные доли секунды.
Вот еще только что я стоял посреди чистого и безопасного советского города, и люди вокруг меня были не особенно улыбчивые и симпатичные, но, по крайней мере, не слишком опасные для жизни и здоровья окружающих и меня самого…
Развернулась во всю ширину ментальная сфера: улица вдруг потеряла в красочности и объеме, дальние же строения и вовсе стали восприниматься не иначе, как неумело и наспех сотканные из эфира неподходящих свойств примитивные трехмерные модели.
Странным образом остановилось время. Голоса то ли люмпенов, то ли прямо хулиганов, да и другие звуки, я слышал отчетливо и в нормальном жизненном темпе, но все движение, кроме моего собственного — и даже скорость проезжающего на зеленый свет эсмобиля — приняло форму очень медленную и плавную, будто пространство заполнилось какой-то вязкой средой, даже не водой, а словно и вовсе прозрачным клеем.
Еще я стал понимать моих оппонентов: всех скопом и по отдельности. Волк Полудатчанин будто бы вложил в мою ментальную сферу знание звуков то ли архаичного варианта советской речи, то ли одного из языков, прямо предшествовавших советскому: наверное, так или примерно так сто лет назад звучал язык русский.
Речь пока-еще-не-нападающих стала почти понятна, разве что звучала, через призму прижизненного опыта древнего моего предка, совершенно по-идиотски.
- Ты, юнак, зырь на его зенки бесстыжие, - продолжил играть уже свою роль вожак банды. - Темный да сразу светлый! Кто у нас еще таков?
- Да неужто самолично Гад Мрачный? - и вовсе уже делано ужаснулся грязноватый юноша. - Но тот,
