попали. Обычное дело – пара разрывов по фронту, а между ними, как на параде, прут танки русни. Знают, что по ним не попадут. Зато по домам в Донецке они палить горазды. Что ни день – то обстрел, а запросишь артподдержку, когда атакуют – „у нас снарядов мало“. По жилой застройке палить хватает, а по танкам – мало? Ну да, больница и детский сад не укатят, в отличие от Т-90…
Да если б русские так воевали, как мы, – они б уже в Ужгороде пивко распивали, а все города отсюда до Карпат лежали бы в руинах! Снарядов бы им хватило, а стрелять они умеют. Те самые москали, „заваливающие трупами“ всё и вся, спешиваются только тогда, когда уверены, что сопротивления не будет. В чистом поле воевать с ними без понтов. Кое-как цепляемся за застройку, прикрываемся мирняком – по мирняку русские не бьют вообще (привет, врунишка Арестович!), но за мирняком долго не высидишь. Снайперы отработают или чечены. Чечены – то отдельная песня. Эти дьяволы приходят ниоткуда и уходят в никуда, оставляя за собой виртуозно выбитые трупы врага, нас то есть. Как чеченскую речь заслышишь в эфире – беги или сдавайся, иначе кирдык.
По ночам не лучше. Во-первых, для их арты что ночь, что день – один свет. Во-вторых – ночью они бьют ракетами и авиацией. В основном, конечно, по тылам и КП, но и нам прилетает что попроще.
Хвалёная западная техника – говно. Я видел больше разбитых М777, чем уничтоженной российской бронетехники, а „Хаймарс“ на моих глазах превратил в металололом „Крокодил“[104]. ПВО наше, кажется, вообще не существует – либо оно уже сгнило и годится только на мишени, либо его давно толкнули каким-нибудь Хасидам[105]. „Москали“ летают днём и ночью, не особо шифруясь, и бомбят, бомбят, бомбят…
А нам рассказывают, как мы побеждаем. Что поставили флаг в какой-то деревушке в серой зоне. Поставили, пофоткались, смотались, как дурни с пограничным столбом. Нам рассказывают, что мы наступаем. Где? Мы везде отступаем, а если не отступаем – попадаем в котёл. Вчера мы ушшли из Песков… Песок… чёрт их разберет. Оставили там пять тысяч двухсотыми. Несколько сотен пленных. Небось, Арестович опять назвал это перемогой?
Многие дезертируют; их отлавливают нацики, вешают, расстреливают. Эти герои на передке не появляются, они воюют только против своих. Может, это не русские – оккупанты, а они?
Наши окопы завалены трупами и ошмётками тел. В чистом поле их еще больше. Хоронить их некому. Их даже не учитывает никто. Раненые часто мрут, не дождавшись помощи. Легкораненым ее вообще не оказывают! Да многим и пофиг, если честно. Тут полно синьки[106], полно колёс[107], иначе давно бы все разбежались на фиг от такой войны!
Я, грешным делом, думал – может, мы здесь дохнем, чтобы другие наступали? Чувствовал себя каким-то героем Брестской крепости. Какая, на фиг, Брестская крепость! Сейчас, в плену, я говорю с другими нашими – тут есть с разных участков фронта – от Херсона до Харькова.
Мы везде отступаем!
Так где же мы побеждаем? На канале „1+1“? В „Фейсбуке“ и „Твиттере“?
Сколько ещё будет продолжаться эта война – пока нас всех не перпебьют? Слышал, они собираются призывать уже и женщин. А потом что, детей? Стариков?
Теперь два слова о тех, кого мы называли „орками“, „мокшой и синезубыми“. Про технику их я говорил. Про организацию. Экипировка – как в рекламных роликах американской армии, с поправкой на войну, конечно. На войне всегда всё в грязи и беспорядке, но то, что экип там взрослый – отвечаю. Физподготовка тоже на высоте – не видел ни задохликов, ни дядек с пузами – ни среди регуляров, ни у ополчения. Прям будто с парада на Красной площади в окоп пошли.
Пьяных не видел ни одного! Даже в тылу! Вот вам и пьющая Россия. Да и на Донбассе, как оказалось, не так много синюшников, как у нас.
Ждал, что меня будут бить. Или пытать. Ни разу. Обращение корректное. Сразу дали цыгарку, предложили чаю, спросили, не ранен ли, не контужен. Когда признался, что ранен – в плечо осколок схватил, проходил с ним неделю, – вызвали санитаров. В госпитале прооперировали, под наркозом. У нас наркоз только избранным дают, в лучшем случае, кружку смаги[108]. Врач поругал, правда, что запустил ранение, говорит, чуть до заражения крови не довёл, да обошлось. Я ему сказал, жаль, мол, что раньше не сдался. Он подмигнул с пониманием – знаю, мол, какие у вас врачи.
Потом в палату отвезли. Дверь закрыли, но не связывали, ни верёвкой, ни наручниками. Белые простыни, душ с тёплой водой, биотуалет… на ужин – каша манная с маслом и молоком – как в рай живым попал. Ночью ещё одного паренька подбросили, после операции. Говорят, он в тяжелом состоянии, гангрена началась, пришлось два пальца оттяпать на ноге. Ха! Наши бы ему отняли всю лодыжку, а то и до колена!
Наутро допросили, но без нажима. Дознаватель кивал, даже сочувствовал. Потом сказал, что можно написать родным письмо, передадут через Красный Крест.
Вот и пишу.
Мама, я в плену. Но ты не расстраивайся. Зато живой. Одетый-обутый, накормленный. Чистый, даже побритый. Меняться не хочу – гори она пропадом, эта Украина с Зеленским, Порошенко, Тимошенко и всеми героями их майдана. Чтоб они все сдохли от поноса!
Про письмо никому не говори, не хочу, чтобы у вас с папой были неприятности.
Видно, я, и правда, в рубашке родился.
Крепко обнимаю тебя и целую. Твой сын Валя Коробко».
* * *
Наверно, каждый из живущих или побывавших на Донбассе за последние восемь лет, не раз задумывался над тем, как вообще могло случиться такое. Украинцы, отважно сражавшиеся с Гитлером в годы Великой Отечественной; создававшие целые партизанские дивизии, пустившие под откос десятки фашистских эшелонов; украинцы, для которых слово «бандеровец» было ругательством, за каких-то тридцать лет превратились в манкуртов. Плюнули на могилы своих дедов, снесли памятники настоящим героям и вместо них возвели на постаменты нацистских упырей.
Как же это произошло? Как вообще возможно такое? От этой мысли становится страшно. А Европа, где здравый смысл, всегда отличавший европейцев, уступил место «зелёной повестке», ЛГБТ и чуть ли не некрофилии? Как такие огромные народы разом сошли с
