даже двадцать, они дрыхли от бездействия или отсутствия желания делать что-либо".
Очередь длиной в целый квартал выстроилась на зябкой улице у кассы. Руководитель местного "Интуриста" борется за то, чтоб раздобыть нам билеты. Он со своей женой тоже едет этим поездом в Харьков. Он возвращается торжествующим и объявляет, что для нас есть купе. Я забираю постельное бельё у шофёра автобуса и встаю, высоко подняв его в руках и поглядывая на наш багаж и носильщика. Оба поезда прибывают одновременно. Тогда эта огромная человеческая масса на вокзале приходит в движение, проталкиваясь сквозь узкие двери наружу и давя друг друга в своём стремлении выбраться. Мы проталкиваемся вместе с остальными, толпой охваченные, и Ирина цепляется за мою поднятую руку в отчаянии. Добравшись до перрона, мы обнаруживаем, что наш состав стоит на заднем пути и нужно подождать, пока экспресс до Севастополя выплюнет прежний человеческий груз и всосёт в себя новый, прежде чем мы сможем перейти через его тамбуры к нашему собственному поезду. Нас тянут, толкают и пихают, но нам удаётся на ногах удержаться, и мы устремляемся к вагонам. Наконец я нахожу возможность на одну подножку вскарабкаться и ору Ирине: "За мно-о-ой!" – яростно врываясь внутрь и высоко подняв свою ношу. Мы просачиваемся сквозь тамбур и с боем скатываемся по ступенькам напротив Харьковского экспресса, начиная искать свой вагон второго класса. После ещё одной битвы мы до него добираемся, однако путь нам преграждает мужчина с привязанным за спиной чемоданом, застрявший в дверном проёме. Одна энергичная женщина требует, чтобы он сдал в сторону, хотя и прекрасно видит, что он не в состоянии этого сделать, и в конце концов валит мужчину с его чемоданом на землю, сама оказавшись прижатой под ними. И сей её геройский поступок расчищает нашей команде дорогу вперёд на несколько ярдов, однако же мы с Ириной – всего лишь двое из сотни тех, кто стремится проникнуть в данный вагон всем скопом. Вкарабкиваясь по ступенькам, я пытаюсь защищать её своим телом, но она оказывается прижата тюком одного мужчины и не может пошевелиться. Но в итоге, вырвавшись и в моё пальто вцепившись, влезает наверх вслед за мною. Мы внутри, но какие-то люди до сих пор пытаются выйти. И это настоящая схватка. Мы, спотыкаясь и толкаясь, с рёвом пробиваемся в салон вагона. И как прикажете низкорослому носильщику с нашими чемоданами найти нас? Однако же он находит, и моя вера в чудеса возрождается. Он выглядит побитым и полумёртвым, заслуживая ордена Красной Звезды за отвагу.
Внутри становится полегче, и мы скоро находим, где поедем. Бросив постельные принадлежности на нижнюю полку, я с облегчением вздыхаю. Пытаюсь нащупать свой бумажник. Но, увы, тот испарился! Потерян или украден в той грандиозной заварушке, которая легко могла бы стоить любому из нас руки или ноги.
"Моего бумажника нету", – говорю я Ирине.
"А что в нём было?"
"Мои автомобильные права, сто двенадцать адресов и запонок пара".
"И никаких денег?"
"Ни единой крупной банкноты. Хотя, полагаю, я мог оставить в нём доллар для бедняги, который его стибрил".
Ирина смеётся, да и я радуюсь в кои-то веки, что мой пояс с деньгами все ещё в целости и сохранности и в нём лежат те несколько долларов, что остались от привезённых с собой в Россию.
Вскоре оба поезда трогаются в противоположных направлениях. Мы на пути в Харьков, Днепрострой уже стал минувшим, и пришло время для планов на завтра.
"Последние тридцать шесть часов были столь же изнурительными, как победа над целой армией, – делюсь я с Ириной. – Что за страна! Вот теперь я точно знаю, что, когда её покину, мне захочется вернуться снова, однако пока я здесь, я сомневаюсь, выберусь ли когда-нибудь отсюда. Россия и впрямь на жену похожа. Ты не можешь и жить с ней, и навсегда с ней расстаться".
И на сей раз за мной остаётся последнее слово. Чтоб отвечать, она слишком устала.
В. Ф. Б.
8
Из всех новшеств, которые я наблюдала в Советском Союзе, те, что я отметила в Харькове, произвели на меня наибольшее впечатление. Харьков, из века в век бывший передовым и интеллектуальным городом, теперь буквально кипел активностью, и за пределами старого центра уже появилось несколько совершенно новых кварталов. Стоило нам покинуть вокзал, издавна считавшийся одним из самых больших и красивых в России и оставшийся почти таким же, как прежде, за исключением потолка, который был поднят, дабы придать помещению лучшие пропорции, я поняла, что в Харькове происходило нечто чрезвычайно важное, ощутив это даже сильнее, чем когда находилась в Москве и Ленинграде.
Наша гостиница стояла в самом центре города, почти напротив того здания, где ранее размещалось Дворянское собрание, – бело-жёлтого и очень похожего на Таврический дворец88. За ним находился старый университет, где своим чередом шли занятия. Однако нам не терпелось увидеть новостройки, и ранним утром мы двинулись по главному бульвару к Дому Государственной промышленности89, расположенному в начале длинного широкого асфальтированного проспекта. В этой четырнадцатиэтажной высотке нынче трудится десять тысяч госслужащих всех отраслей промышленности Харькова, что позволяет местному Совету сосредоточить всё деловое администрирование под одной крышей. Это самое внушительное новое здание, на строительство которого ушло три года.
"Дом построен целиком из российских материалов, его спроектировали российские архитекторы и возвели российские рабочие, и все они очень гордятся тем, что это их собственное достижение без какой-либо иностранной помощи", – поведал нам в холле гостиницы американский инженер, работавший на тракторном заводе. Он также упомянул, что было бы неплохо подняться на самый верх здания, откуда можно увидеть весь город и с высоты птичьего полёта оценить новые промышленные объекты. Итак, мы решили последовать его совету и поднялись на крышу на лифте, который был тоже российского производства. Пожилая женщина, управлявшая лифтом, не только помогла нам в этом, но и поговорила со всеми своими пассажирами, отругав их, если они входили и выходили недостаточно быстро, чтобы это её удовлетворило.
"А кто вы такие? Я никогда раньше ваших лиц не видела", – спросила она и очень разволновалась, когда я ей сообщила.
"Спроси её, помнит ли она все десять тысяч лиц тут побывавших", – скептически предложил Вик, и та ответила, что, да, помнит, и буквально каждое.
Она по-настоящему взяла нас под свою опеку и отчитывала других пассажиров даже сильнее, чем прежде, когда те уж слишком близко к нам прижимались или мешали подойти к дверям, чтобы выйти.
"Это американцы, и они проделали
