Герцог – тогда он был просто Генри – был довольно тощим и неуклюжим мальчишкой. То он из ружья палил, то напивался до изумления, вечно старался показать себя перед Полковником, но Полковник был человек суровый и давал твоему отцу понять, что он не оправдывает ожиданий. Полковник был буквально раздавлен смертью Артура, но не хотел терять связи с громкой фамилией Монтгомери и решил, что Герцогу следует жениться на Белль. Герцог – ему тогда едва семнадцать стукнуло – решил, что сможет наконец завоевать любовь родителя, взяв в жены вдову Артура и подарив Полковнику тех внуков, которых он так хотел. Продолжить род Кинкейдов.
Значит, в юности Герцог был худым и неуклюжим, как Эдди. Вот почему он был так уверен, что Эдди изменится: потому что он-то изменился – ради своего отца. Полковник ненавидел слабость в Герцоге, и Герцог возненавидел ее в собственном сыне. Потому что боялся ее в себе.
– Я всегда думала: насколько по-другому все бы обернулось, – голос тетушки Фэй подрагивает, – если бы Артур просто позволил той маленькой парижской шляпке уплыть прочь!
Я жду от нее продолжения.
– Что ж, – говорит она, – у Белль всегда было много помощниц в Большом Доме. Она была на четыре года старше Герцога, и к тому времени, как она наняла меня заниматься стиркой и починкой белья, ее уже нельзя было назвать свежим цветочком. В те дни фигура у меня была что надо, и с самого начала твой отец положил на меня глаз. Перед таким мужчиной трудно устоять – ты бы видела его в лучшие годы, уже не худой, здоровенный такой жеребец! – и очень скоро между нами стало происходить кое-что, мы встречались на втором этаже в каменном крыле. Герцог – он был добр ко мне, щедр; дарил мне маленькие подарочки, сладости, а время от времени и немного денег. Разумеется, в подарок, а не как плату. В знак признательности.
Щелканье ножниц кажется мне странно громким. Как и шорох платья тетушки Фэй, когда двигаются ее руки. Знак признательности. Вот как это началось. Как тетушка Фэй впервые убедила себя в том, что это нормально.
– Белль знала?
– Белль отлично умела смотреть в другую сторону. Я была не первой. Такая плата за замужество с Герцогом.
«Кое-что» между нею и Герцогом продолжалось около года, говорит тетушка Фэй. В то время Энни работала горничной у одной семьи в Ричмонде, где и набралась своих модных идей насчет одежды, тканей и украшений, но что-то там не сложилось, и она вернулась в Кэйвуд, а учитывая, что у нее был настоящий талант к работе с ниткой и иголкой, Белль наняла ее портнихой.
– Энни была красоткой, этого не отнимешь, но у нее было кое-что еще. Это было как электричество. Она просто освещала все вокруг. Энни надо было только сверкнуть улыбкой и чуть-чуть показать ножку, и все мужчины по ней с ума сходили. И Герцог не был исключением. И влюбился по уши.
Тетушка Фэй тянет за пряди с обеих сторон, присматривается.
– Неровно.
Быстро подстригает концы.
– Что ты сделала, когда Герцог влюбился в маму?
– А что я могла сделать? Как я и сказала, у меня не было хороших вариантов.
– А маму это беспокоило – то, что происходило между тобой и Герцогом?
– Конечно, беспокоило. Это одна из причин, по которым Энни не пожелала довольствоваться положением девушки на стороне. И чем больше она говорила Герцогу нет, тем больше он с ума сходил. Делал все, разве только силой не брал, не таковский он был человек.
Вместо этого, рассказывает тетушка Фэй, Энни пообещала Герцогу, что, если он разведется с Белль – которой не удавалось снова забеременеть, с тех пор как родилась Мэри, – и женится на ней, то она подарит ему сына, которого он всегда хотел.
– Я предупреждала ее: «Осторожнее, золотко, играешь с огнем». Знаешь, что сказала мне твоя мама? Она сказала: «А мне нравится огонь».
Тетушка Фэй отводит ножницы.
– Достаточно коротко?
– Нет. Короче. И со временем мама получила, что хотела…
– Или так она думала. – Голос тетушки Фэй становится приглушенным, словно она рассказывает мне что-то такое, чего я не должна знать. – Герцог уверовал, что женитьба на жене брата была делом неестественным. «Нарушением» – вот как он говорил. Мужчины Кинкейды, какими бы здоровяками ни были, производят на свет не больно-то много детишек, но Герцог вбил себе в голову, что «нарушение» могло быть причиной, по которой Белль не принесла ему сына, и поэтому, используя это как повод, он потребовал развода. Белль не хотела соглашаться. Она была богобоязненной, воцерковленной женщиной, верившей в «пока смерть не разлучит вас», но судья Барроу – Кинкейд по матери, и он разрешил развод.
Итак, мама не то чтобы совсем уж обманом заставила Герцога избавиться от Белль, но действительно дала ему пустое обещание, то, которое, как она знала, могла и не сдержать. Но и Герцог тоже это знал. Он просто готовил себе оправдание, чтобы сделать то, что хотел, – бросить свою жену ради Энни. Сколько лжи – лжи, которая поймала в западню всех! Ради брака. Как это все отвратительно!
– Скандал был тот еще. – Тон тетушки Фэй становится почти обыденным, словно мы идем по хорошо утоптанной дороге, по которой она много раз проходила мысленно и не понимает, насколько каждый ее поворот ошеломителен для меня. – Разводы в те дни были делом почти неслыханным. Весь округ Клэйборн словно пополам треснул. Белль вернулась к своим родителям в округ Мерсер. Она забрала Мэри, которой в то время было где-то лет девять. Кое-кто из Монтгомери поговаривал о мести, но дальше разговоров дело не пошло. А через девять месяцев, считая от того дня, родилась ты.
– Девочка!
Я – причина, по которой распался брак мамы и Герцога. Они сделали одну большую ставку, рискнув всем, – ставку на то, что я буду мальчиком, – и проиграли.
Тетушка Фэй кивает.
– И Герцог, и твоя мама старались делать вид, что все в порядке, и говорили друг другу, что следующий ребенок будет сыном. – Тетушка Фэй гладит меня по голове свободной рукой. – Кто знает, может, дело в том, что ты оказалась девочкой, но Энни не понравилось быть матерью. Она постоянно жаловалась, что вынуждена сидеть дома, «застряла в четырех стенах», так она говорила. «Я тоскую по той девчонке, которой когда-то была», – постоянно повторяла она мне. Она хотела продолжать жить так, как жила до замужества, – выпивать, и кокетничать, и танцевать на столах.
– Продолжать жить так – нормально, если ты
