скрыть свои слезы. «Нужно забыть, что я живая, – умоляет она себя. – Представить, что меня нет, а это мое наследие. Нужно быть готовой ко всему. Но к чему готова я? Отдам ли я жизнь за Славгород, как готова была сделать это Гриша?» Прощаться она все равно боится.
Истинные лидеры не задают себе такие вопросы, и потому Ильяна даже не рассчитывает представлять балий во временном правительстве – ей главное – довести начатое до конца, раз уж она замахнулась.
Она ступает на тонкую тропинку между убежищами, чтобы взглянуть каждому соратнику в глаза. Она жмет руки мужчинам-аркудам в старых пестрых спортивных костюмах, весь день рубившим деревянные вещи в щепки на топку; она целует в обе щеки женщин-нав в тулупах, надетых поверх цветастых платьев, уже принявшихся варить в котлах поздний ужин, антисептические настои, чаи общего здравия для всех, кто отказывается идти домой. Она поднимает на руки шаловливых детей, которых не с кем оставить – воспитательницы и учительницы (из балий, да и не только) сгоняют их под один просторный шатер, чтобы показывать сказки с помощью теней на натянутой простыни. У костров урок усталых танцев, чтобы разгонять тепло по телу – хореограф-самоучка привлекает пары разной масти для разучивания стилей с непроизносимыми названиями. Ильяна даже не отказывает ему в парочке движений, и кошачья врожденная ловкость помогает ей не запутаться в ногах. Танцорам аккомпанирует гитарист-кераст, чей зычный голос должен соответствовать ритмам жгучего ча-ча-ча, но сбивается на репертуар кумира Виктора Цоя. В другом конце лагеря обосновался целый лекторий – его слушатели лежали на мешках, некоторые дремали, прислонившись к чему-нибудь. Вирии справляются с волнением, убегая в умные слова, поэтому сейчас они открыли припасенные книги и зачитывали из них тексты вслух. Ильяна почти дошла до служивых хортов, но горестно обнаружила, что у мэровских дверей выставлены люди-чужаки – к их совести она воззвать не сможет.
Она присаживается под ближайшим навесом и остается лицом к неприступной гарантии утекающей рудымовской власти. Вряд ли он будет за нее держаться, оттого никто его не демонизирует и не мечтает его убить. Но то, что он олицетворяет, – мерзкий человеческий закон, установленный на гибридских костях тех, кто строил город, – должно быть уничтожено.
Ильяна сама не замечает, как сидя, опираясь только на ненадежную балку, ненадолго проваливается в сон – глаза слипаются, голова кренится к плечу, тревога отступает. Но проснуться приходится очень скоро и быстро – голову будит оглушающая автоматная очередь.
Ее, сонную, подхватывают руки – все те, к которым она склонялась совсем недавно с уважением, – и утаскивают за баррикады с первой опасной линии, уберегая от расстрела. Уже за стеной из мешков, Ильяна оказывается под тяжелой, но надежной защитой других живых тел, ограждающих ее собой, как особую важность. На минуту весь лагерь затихает. Она кое-как вылезает из-под смелой тяжелой медведицы, чтобы выглянуть и обозреть ситуацию. Только-только начинает светлеть, и ночь нехотя отступает – часы отсчитывают начало седьмого. Двери администрации хлопают, кто-то выходит и входит единовременно. Раненых стенаний за спиной нет, но спереди кто-то кричит – не от боли, а от горя и злобы: Галия зовет на помощь, а силовики наставили на нее автоматы и приказывают отойти.
* * *
Шура совсем не спал этой ночью. Сначала он помогал кому-то укачивать ребенка, затем кормил с ложечки тех, кто по собственной неосторожности обжег руки помогая перенаправлять пожар, а после еще час провозился с поддержанием тлеющих костров, без которых некоторые спящие замерзли бы. Он всегда трудится неустанно – ночь для гуляний, а утро для работы, и не умеет отказывать в помощи, оттого и проводил целые ночи в «Коммунисте», раздражая и спасая всех подряд.
Поэтому он первый заметил нехватку воды. Почти все водопроводные запасы пожарные потратили на свою бесполезную борьбу с непрекращающимся пожаром, а остаток воды сцедили жители, забившиеся от страха в своих квартирах. Кто-то притащил воду с собой, чем-то поделились продуктовые магазины в округе (поделились, ха! продали, скорее), где вода обыкновенно сливалась в свои тары. Что-то ушло на кушанье, но больше на питье – жаркий пыльный воздух вызывал жажду, марлевые маски весь день приходилось смачивать для тех, кому тяжело дышать. Навы не обошлись бы без регулярного смазывания рук, лица и шеи водой – от пересыхания их кожа сильно начинает болеть. Пытаясь обеспечить всех влагой, Шура потерял счет розданных кружек с водой, и поэтому, заглянув в канистру – в ней осталось меньше половины, он осмелился пойти к администрации с просьбой, чтобы запасами поделились.
Шура очарователен в своей непосредственности, оттого Галия и сдалась так быстро, несмотря на свою молодость. Он знает, как улыбнуться, чтобы понравиться и вызвать доверие, – поэтому они с Ильяной очень быстро подружились. Ему нужны были деньги – вдуматься только! – на содержание своих дворовых кошек (домой взять не мог, там большая семья из младших родственников и их детей). Со своими кошками Шура мог сидеть часами, просто перемявкиваясь и обнимаясь. Он даже пристроил к пятиэтажке деревянный шалаш с полочками, на которых разместился, как он любит говорить, «весь мой прайд». «Как твои кошки?» – умудрилась в потоке злобы спросить позавчера Ильяна, когда события приняли ужасный поворот. С транспарантами «СВОБОДУ ГИБРИДАМ» они стояли у здания суда, вот тогда она вспомнила. Ей совестно стало отвлекать Шуру от любимцев, как от родной семьи. «Все в порядке, – заверил он, – это и их свобода тоже. Ни корма нормального в городе, ни лекарств…» Всегда умел успокаивать даже самую разбушевавшуюся душу, видимо, перенял это умение от своих котов. Не мог оставить нуждающихся в беде.
Кормящая женщина – хортка, а может, и балия, он в темноте не разглядел, – несмело попросила у него воды, ссылаясь на то, что от жажды пропадает молоко. И пусть своего ребенка она потеряла еще при его рождении, очень важно, чтобы осталось хотя бы молоко: так ей удастся выкормить тех, чьи мамы от страха либо бросили их прямо на площади, либо сами лишились лактации от стресса. Шура вспыхнул: «Такое важное дело, а ты не попросила ни у кого раньше?»
«Стеснялась, я же не для себя. И видела, что воды у нас не так много – все возвращаются из дома с пустыми ведрами».
Он решительно пошел к стражникам администрации (и совести), даже не сомневаясь в том, что любое прошение о помощи получит отклик. Люди все-таки, хоть и пришлые со столиц, но точно понимают русский язык – как-нибудь с ними договориться можно. При дыхании от
