чем могла бы быть, если бы пожар не отменил ее казнь. Погруженный в горе, не попавший на суд, жалкий – в силу слабого характера, он не надеялся на милость, и уже распрощался с ней, молча помянув.
Вся Гришина фигура горит яростью, но за сегодняшний день Петя разучился бояться пламени, поэтому он смело сгребает ее в объятия. Гриша облегченно вздыхает – и от встречи, и оттого, что его милый порыв силой любви снимает большую часть нагрузки с измотанных ног.
– Я думал, что ты умерла, – признается он, плача. Гриша отстраняется, целует Петины губы по-сестрински и кивает.
– Я тоже думала, что умерла. – Она утирает ему слезы с обгоревших на весеннем холодном солнце щек, когда Петя начинает ойкать от соли собственных же слез. – Но нет. Это знак. То, что началось. Знак, что мне не пора.
– Не понимаю… Закон же…
– Это все уже неважно, ерунда. – Она шепчет еле слышно. – Пожар зальют, но Ильяну не потушат.
– Как же! – ноющим тоном тянет Петя. – Нас уже заставляют тушить. Прикажут осушить озеро до дна ради этого. – Ему больно, и Грише больно, и оба они кусают губы, все озираясь по сторонам. – Одни мины на дне останутся, которые и так не дают никуда за границы деться.
Гриша чуть пугливо озирается, она не привыкла сплетничать о власти прямо на глазах у всех ее защитников. Но выстоянный в сопротивлении день ее меняет сильно, и Петя не понимает еще, чем и как, – но чувствует, что эта женщина в его руках на ощупь та же, а нутром совсем другая. Холодная раньше, она обжигает даже через форменную куртку. И ее привычно необычные глаза смотрят сейчас совсем по-другому. С желанием все происходящее поскорее пережить.
– Помоги мне рану перевязать, – требует Гриша, отстраняясь от Пети на пару болезненных шагов. – И потом надо выбраться отсюда, чтобы найти Ильяну.
* * *
Загнанный в угол мэр закрывает свое окно на третьем этаже здания шкафом и больше не высовывается. До начальств по перерезанным проводам ему не дозвониться. Дом старый, добротно построенный – один из первых в городе, поэтому и неприступный. Ильяна не выпускает никого из здания, и никого к нему не подпускает. Уж она-то точно ни от кого не прячется и у всех на виду, даже у тех, кто охраняет дубовые двери, на которой кто-то уже днем успел черной краской написать заветные буквы – знак будущих городских хозяев.
Руки коченеют, но она не тратит даже лишней минуты для обогрева, то принимая мешки с песком, то отдавая их по цепочке дальше. В голове колотится неуемный рой мыслей, но губы ее плотно сомкнуты. Кончается время красивых речей – вокруг от гибридов раздаются либо злые крики, либо бодрые рабочие возгласы.
Сотню лет назад их предки-гибриды, сосланные под конвоем в неприветливые алтайские степи, с той же живой напористостью раскидывали камни для будущих фундаментов города. Сколачивали себе бараки, обживали плоские кровати-доски ветхим тряпьем, срубали себе заборы из редких деревцев и грелись, когда спали рядами. Особо не выбирали любимых: сильные женщины, сильные мужчины – годы голода, пустоты и одиночества сделали их всех одинаковыми. Но семьям выпадает больший кусок из общего котелка, а инстинкты влечения работают вперед головы. Так они все и родились. Но чего ради?
– Я уверен, что мы не одни… Ну не может такого быть! – Шура все кружит рядом со своей ненаглядной и пытается забрать у нее то одну поклажу, то другую. Он едва своим кошачьим ростом достает ей до ямки меж ключиц, но она очень приветливо хихикает на каждую сказанную им глупость – значит, не на шутку влюбилась. Вирии вообще не склонны к веселью. – Да, какую-то часть сюда сослали, и мы не знаем, откуда именно. Были ли они тогда людьми? Или стали гибридами не здесь? Но должен же был кто-то хоть раз выбраться!.. Живут там себе, ничего не боятся, ни за что не борются.
– Да там свои проблемы. Шур, ну как выбраться, если забор в обратную сторону уже не пересечь – ни нам, ни людям?
– Прям тебе вот расскажут, ага! – Шура надежно скрепляет между собой прутья, становящиеся каркасом их самодельному бастиону. Ильяна ненароком подслушивает их разговор, приказывает продолжить цепочку передачи без нее, а потом делает шаг поближе к голубкам. – Если кто и смог выбраться, то это держат в строжайшем секрете…
– О чем речь? – Она припугивает Шуру сзади, и тот сразу же от неожиданности вопит, роняя то, что держит. Галия опять глубоко смеется своим раскатистым бархатным голосом.
– Как всегда, воспроизводит свои любимые теории заговора. Что это симуляция, и все мы тут не случайно.
– Нет, я говорю про то, что отсюда можно сбежать. И что «наши» могут быть еще и за пределами города. Их же тогда нужно пригласить к нам сюда, после того как Рудыма вынесут тайком под охраной куда-нибудь ногами вперед…
– Ты сначала баррикады дострой, и в лагере обживись. Мы надолго теперь на площади. – Ильяна указывает рукой на пространство, которое заполоняет уже не одна тысяча не-людей. У кого были брезентовые старые палатки – притащили, у кого не было – все, что можно назвать одеялами, покрывалами и простынями – из этого мастерятся укрытия от ветра. – Будем пикетировать с утра до ночи, пока они не откажутся от законов, нас унижающих. Далее управление перейдет к тем, кто заслуживает. Жребием мы выберем выдающихся представителей каждого вида – может, даже людского – и установим временное правительство. Мы обещали отомстить, и мы отомстим. Рано или поздно упала бы последняя капля в чашу нашего терпения.
К таким событиям надлежит готовиться годами, но Ильяна вынуждена действовать незамедлительно. Видя ее взвинченное смущение, Шура подает свою теплую шершавую руку, а она доверчиво эти пальцы сжимает. Быть может, они и правда готовились к этому давным-давно – еще когда Мгелико говорил, что насилие – это не выход, а потом помогал провозить Вэлу Зильберману ядовитый асбест через границу. И если на отца Ильяна злиться не может – она и так знает, что он подонок, то вот святость некогда предводителя и учителя порвана на куски. Напоследок она его лишь проклинает за трусость и бездействие.
– На твоем месте я поступил бы так же, – успокаивает он, хотя признает, что на такой масштаб ему не хватило бы смелости и ума. – Ты звонила отцу? За тебя волнуются, я уверен.
Ильяна лишь улыбается ему, треплет по плечу и дает какое-то мимолетное указание, лишь бы отвернуться и
