бабушки Джули придумала, полагая, что нам придется взрывать гестапо, когда она еще будет там. Что другого выхода у нас не будет. И хотела, чтобы мы все равно провели операцию.
Но нам незачем оставлять заключенных в их камерах. У нас есть отмычки и ломы, мы сможем всех вытащить. Написанные красными чернилами цифры, такие официальные на вид, – отсылка к городскому архиву. К архитектурным чертежам «Шато де Бордо». У нас будет план здания.
Час близок. Мы по-прежнему потрясающая команда.
УПРАВЛЕНИЕ СПЕЦОПЕРАЦИЙ, ЛОНДОН – ТГ-СООБЩЕНИЕ, ЧЕРНОВИК ДЛЯ ШИФРОВКИ
С сожалением сообщаем, что глава ячейки «Дамаск» (кодовое имя – Поль) и летный офицер Джулия Бофорт-Стюарт убиты во время операции 1 дек 1943 г ОТМЕНА запроса рейса во Францию в полнолуние сб 11 дек для обеспечения проведения операции Верити
La Cadette добыла чертежи. Оказывается, в архивах мэрии Ормэ может покопаться всякий, кому только заблагорассудится. Похоже, презрение нацистов к оккупированной стране просто зашкаливает, они как будто побуждают местных жителей являться в ратушу и растаскивать по частям собственное культурное достояние, чтобы захватчикам не пришлось этим утруждаться. При входе посетителей обыскивают, конечно, а при выходе – нет, и даже удостоверение личности Амели никто не проверил. Она сказала, что пришла сделать школьное домашнее задание, вот так запросто. По первоначальной легенде, ей якобы требовалось уточнить границы фермы Тибо, но когда Амели увидела, насколько просто войти и выйти, то не сходя с места состряпала историю попроще. Эта девочка очень умна.
Она смогла уложиться в двадцать минут большой перемены, задуманной как перерыв на обед, и оставила чертежи мне, чтобы ее с ними не застукали.
Наверное, было ошибкой использовать для этой цели cachette Энгель. Я, конечно, считала тайник в кафе своим, но устраивали-то его для немочки. Думаю, нам вообще не стоило использовать для таких дел кафе. Жаль, я никогда не проходила подготовку к конспиративной работе. В конце концов все обошлось, но как же мне скрутило живот, когда я вошла в обеденный зал и увидела сидящую за столиком Энгель!
Я надела на лицо фирменную пластмассовую улыбочку слабоумной – всю неделю чувствую себя зомби, когда приходится это делать, – и двинулась к другому столику, однако Энгель внезапно поманила меня к себе.
– Привет, Кетэ. – Она похлопала ладонью по стоящему рядом стулу. Я села, она потушила окурок, закурила две новые сигареты и протянула мне одну из них. Почему-то у меня сердце захолонуло, как ни разу в жизни, когда я затянулась сигаретой, которой за миг до этого касались губы Анны Энгель. Благодаря показаниям Джули мне казалось, что я очень хорошо знаю эту девушку. Думаю, у нее было такое же ощущение, хотя вряд ли она боялась меня так же сильно, как я ее.
– Et ton amie, ça va? (Как твоя подруга?) – буднично спросила Энгель.
Не в силах больше удерживать на лице пластмассовую улыбку, я отвела взгляд и сглотнула. Потом затянулась сигаретой и поперхнулась от дыма, потому что давно не курила, а эти французские горлодерки и вообще никогда не пробовала. Прошла минута или около того, и Энгель поняла, что мое молчание ничего хорошего не означает.
Она тихонько ругнулась по-французски, выразив свое разочарование одним резким словом. Помолчала и спросила:
– Elle est morte?
Я кивнула. Да, она мертва.
– Viens, – сказала Энгель, отодвигая свой стул. – Allons. Viens marcher avec moi, j’ai des choses à te dire[51].
Вряд ли у меня был шанс отказаться, даже если бы она собиралась отвести меня в тюрьму. «Прогуляемся, мне нужно кое-что тебе рассказать» – разве у меня имелся выбор?
Я снова встала, окутанная клубом дыма, который выпустила Энгель, даже не заказав ничего, тем более что мне всегда было до паники страшно разговаривать по-французски с незнакомыми людьми. Энгель похлопала по толстой стопке бумаг возле пепельницы, напоминая мне о них, я взяла записи и сунула в карман пиджака к удостоверению личности на имя Кетэ.
Была вторая половина дня, на улицах почти никого, и Энгель сразу перешла на английский, перескакивая обратно на французский, только если кто-то проходил мимо. Общаться с ней по-английски было до ужаса странно. Она говорила как янки, с американским произношением и довольно бегло. Впрочем, Пенн вроде бы упоминала, что Энгель училась в Чикагском университете.
Мы прошли переулком, свернули за угол и оказались на площади Ирондель, где располагалась мэрия. Там было полно военной техники и скучающих часовых.
– У меня сейчас обеденный перерыв, – сказала Энгель, – то есть больше часа свободного времени. Но тут неподходящее место.
Я кивнула и пошла за ней. Она все это время что-то говорила, и со стороны мы, должно быть, смотрелись совершенно обыденно, просто две приятельницы, которые вышли прогуляться и перекурить. Энгель не носила форму, она ведь обычная наемная сотрудница, у нее даже воинского звания никакого нет. Мы брели по булыжной мостовой перед ратушей.
– Она переходила улицу, прямо на этом месте, и посмотрела не в ту сторону. – Энгель яростно выдохнула облако дыма. – Хуже места для такой ошибки не придумаешь, надо ж было сделать такую глупость прямо посреди площади Ирондель! Тут всегда стоят наблюдатели, ведь с одной стороны мэрия, с другой – гестапо.
– Это ведь был фургон Тибо, да? – горько спросила я. – Автомобиль, который ее чуть не сбил. – Французский фургон, набитый французскими курами, так сказано где-то на первых страницах показаний Джули.
– Не знаю. Когда я подошла, он уже уехал. Уверена, водителю не хотелось оказаться хоть как-то замешанным в аресте. Весь Ормэ отворачивается, когда на площади Ирондель кого-то бьют: очередного еврея, которого вытащили из укрытия, или какого-нибудь идиота, швырявшего навоз в окна мэрии.
Она бросила взгляд на упомянутые окна; к счастью, на этой неделе там не было ни одного висельника.
– Она здорово отбивалась, твоя подруга, – продолжила Энгель. – Укусила полицейского. Представляешь, меня позвали, чтобы я ее хлороформом вырубила! Ее держали четверо, когда я бежала с хлороформом через площадь, но она все равно сопротивлялась. И меня тоже попыталась укусить. Когда пары хлороформа действуют, это как будто свет гаснет…
– Я знаю. Знаю.
К тому времени площадь уже осталась позади. Мы вдруг одновременно посмотрели друг на друга. У нее были удивительные глаза.
– Мы превратили эту площадь в настоящую клоаку, – сказала она. – Когда меня только сюда прислали, тут росли розы, а теперь не осталось ничего, кроме грязи и грузовиков. Каждый раз, когда иду здесь по булыжникам, только об этом и думаю, по три раза на дню. Ненавижу. – Энгель отвернулась. – Идем. Около полукилометра вдоль реки.
