маловат даже для своего небольшого возраста. Но весь он крепенький, ладный, глаза его прямо и открыто смотрят на большой мир.
Нет, я не могу об этом не думать: когда Кире исполнится столько же лет, сколько мне сейчас, на календаре будет XXI век. Подумать только: рядом с нами живут люди, которые спокойно и уверенно войдут в новый век — и какой век!
Нет, нельзя относиться безразлично, равнодушно к тому, как мы, люди нашего замечательного века, обращаемся с ними, людьми другого, следующего, замечательного века. Иногда мне кажется — мы обращаемся с ними несколько небрежно. Иногда мы не очень-то задумываемся над тем, какими они должны стать, наши малыши. Но это особый разговор…
Я хотел рассказать о встрече Киры с Беком, с огромным сторожевым псом, которого предусмотрительно держат на цепи. Все мы очень боялись этой встречи. Дом, который сторожил Бек, и дом, в котором летом жил Кира со своими родителями, были рядом. И калитки рядом. И одна калитка всегда была распахнута настежь, — хозяин не боялся, что в дом может зайти посторонний. Он хорошо знал свою собаку, своего свирепого пса. Но он не знал Киру.
И вот это случилось. И, конечно, именно тогда, когда ни деда, ни бабушки, ни родителей не было поблизости. Кира вышел покормить кур, потрогать калитку — а вдруг она открыта? — и калитка случайно действительно была открыта. Это была своя калитка, знакомая. А там, рядом, он увидел другую калитку, и ему захотелось посмотреть соседний двор с его большим садом. Малыш толкнулся в эту чужую калитку, она распахнулась перед ним еще шире, и…
Кира увидел Бека.
Бек увидел Киру.
Некоторое время они разглядывали друг друга и что-то молча решали. Затем Кира подошел к Беку и ударил его ручонкой.
Малыш ударил Бека, и пес, волоча за собой цепь, ушел от малыша в свою конуру. Кира пошел к конуре, но Бек скрылся, и малыш его не смог достать.
Через несколько дней я увидел его на дворе радостным, довольным, в одной сандалии (вторая, вероятно, осталась где-нибудь возле конуры). Он шел от Бека. Он сказал мне:
— Бек меня уже не боится…
Вот и всё. Может быть, я и не стал бы об этом рассказывать, если бы не слышал часто, как запугивают маленьких детей страшным псом или волком, которому «я тебя отдам», доктором, который «сделает укол».
Многим можно запугивать. Но зачем это делать? Зачем воспитывать страх, вместо того чтобы воспитывать и укреплять решимость и бесстрашие? Зачем воспитывать слабость, вместо того чтобы укреплять силу? Хозяин Бека сказал мне, что его огромный и свирепый пес никогда не бросится на ребенка, но всё же нельзя ни за что поручиться, если ребенок побежит, закричит, проявит страх.
Кира не стал убегать. Он не такой. Ему очень понравился Бек, и единственное, чего он хотел, — чтобы Бек перестал его бояться.
И Бек действительно перестал его бояться.
ИГРА
Малыш берет в руки книгу, перелистывает страницы, находит картинку. На картинке нарисован дядя. Кира подает человеку на картинке ручку и говорит:
— Здравствуйте!
Затем спрашивает:
— Как вы поживаете, как ваше здоровье? Вы простудились?
Кира очень вежлив с этим человеком на картинке. Это — старая дружба. И книга, в которой картинка с этим знакомым ему человеком, самая для него, малыша, любимая.
Человек не отвечает ни на один из вопросов. Но малыш не огорчается. Завтра он снова придет ко мне, возьмет ту же книгу, обязательно ту же, с тем же человеком на картинке, и подаст ручку, и скажет: «Здравствуйте! Как вы поживаете? Как ваше здоровье?».
Здесь можно бы пуститься в рассуждения о восприятии маленького ребенка, который-де еще не разбирается в том и в этом, представления которого, увы, во многом обманчивы. Он, малыш, видите ли, не понимает разницы между действительным и воображаемым, у него нет необходимого опыта.
А малыш просто-напросто играет. Всё это — игра, вот в чем дело.
Особенно он рад, что мы вместе с ним участвуем в этой игре.
— Поздоровайся, Кира, с дядей на картинке, — говорят ему.
— Здравствуйте! — говорит малыш, прикладывает раскрытую ладошку к картинке и радостно смеется. — Как вы поживаете? Как ваше здоровье?…
Кира слышит от взрослых, что они заняты. Вот он стучит в дверь к соседу:
— Можно?
— Нельзя, — говорит сосед. — Я занят, я работаю.
Мать часто, чересчур часто, говорит:
— Не мешай, я занята…
Малыш разговаривает со своими игрушками:
— Мы сейчас будем заняты… К нам будет нельзя…
— Я люблю меня, маму, всех…
«Меня» — это значит «себя».
Но как это некрасиво, когда человек, даже такой маленький, говорит, что он любит себя.
Правда, кроме себя, он еще любит… всех.
Киру на кухне кормила соседка, а сосед читал ему сказку, разговаривал с ним. Он был счастлив этой общей к нему любовью. И вот он тоже любит всех.
Как хорош, как сладок этот мир для ребенка в такие минуты!
Но вот его укладывают спать, а он долго, очень долго, не засыпает, шалит.
— Спи сейчас же! — приказывает мать и показывает Кире ремешок. — Смотри у меня! Хватит разговоров!
Мать вешает ремешок на гвоздик над кроваткой.
Ремешок — это символ власти, символ наказания. И что-то меняется в настроении ребенка. Он замолкает. Отворачивается к стенке. Мать решает, что он уснул, и выходит из комнаты. Вернувшись, она видит: малыш в длинной ночной рубашке, босиком, стоит на коленках перед шкафом и засовывает под него ремешок.
Прячет!
Соседка сердится на Киру. Она не пускает его к себе в комнату. Случилось ей как-то ненадолго выйти из комнаты и оставить там Киру одного, и он сразу же вынул спицу из вязанья и распустил шерсть.
— Ты хоть попросил прощенья? — спрашивают у него.
— Я ей еще нагрубил ногами, — отвечает малыш. И ему почему-то весело.
Мне думается, что и это входило в игру — поссориться с соседкой, которую он несомненно любит (она всегда очень добра с ним), а затем только, через некоторое время, просить прощенья. Какое-то время быть в ссоре. И чтобы на него, малыша, сердились.
Всё-таки он был наказан.
«Грубить ногами» или как-нибудь по-другому всё же не следует.
Игра — вот чем он занят прежде всего. Конечно, когда нет более неотложного дела: когда он не ест, не пьет, не плачет, не спит. Правда, плачет он очень редко.
Вот он приложил ухо к пустому чемодану.
— Что там, Кира?
— Там разговаривают.
— Кто?
Он не отвечает. Он слушает, о
