что-нибудь сделает…
На следующее утро они собрали подарки: свежеиспечённый хлеб, мёд, козье молоко и сахар, сели в телегу, устеленную прошлогодним сеном, и отправились в соседнее селение. Девушка молчала. Не из страха. Она просто привыкла к молчанию. Когда два года назад обнаружилась её болезнь, отношение к ней резко изменилось. Сочувствующие взгляды взрослых, насмешки ровесников – это причиняло ей боль.
– Я ведь во всём такая же, как вы, – пыталась объяснить она. – Просто ко мне иногда приходит говорящая птица…
А птица, в отличии от людей, внимательно слушала её и обращалась к ней по-доброму. И ещё рассказывала о тайных сокровищах. Однако, когда девушка решилась поведать об этом отцу, ни один рассказ не подтвердился.
Никаких кладов не обнаружили ни под старой сосной, ни у развалин кузницы.
Скоро стало ясно, единственное средство защитить себя – молчание. Нужно не привлекать к себе внимание. Как черепаха – спрятать голову под панцирь и тихонько дышать там, изредка выглядывая наружу.
Мать, погрузившись в свои мысли, тихонько понукала лошадь. Ось колеса поскрипывала, телега покачивалась на неровной просёлочной дороге. И девушка погрузилась в дремоту. Её разбудил раздался гортанный голос:
– Почему ты не веришь мне?
Птица парила над телегой, тень её крыльев скользила по траве, камням и песку.
– Что с тобой? Ответь!
Но дочь пасечника упрямо хранила молчание.
– Значит, и ты теперь не веришь, что я существую?! Тогда смотри!
Она взмыла высоко в небо и оттуда спикировала прямо к лошадиной морде, а затем снова скрылась в низких облаках. Лошадь громко фыркнула, мотнула головой и вдруг встала на дыбы.
– Ну-ка, стой! – испугалась мать. Спустившись с телеги, она стала внимательно разглядывать упряжь, потом поочерёдно копыта лошади.
– Птица, – объяснила девушка. – Лошадь испугалась птицы.
– И никакая это не птица. Подкова слетела. Видишь? И обратившись уже к лошади, сказала: – Ничего, милая, потерпи. Ведь не зима – лето. Довези нас как-нибудь.
Повозка покатилась дальше. И вдруг снова появилась птица. Взмахнула крыльям,
– За поворотом вы встретите пастушонка, там, на дороге, – проговорила она.
Девочка приподнялась, чтобы лучше видеть дорогу.
– Ты чего? – спросила мать.
– Когда въедем на горку, появится пастушок, – ответила она.
– Опять птицу слушаешь? Ничего, недолго ей тебя мучить.
Пастушок, действительно появился. Он промчался мимо них, крикнув на ходу: «Здоровьица вам!».
Мать, поджала губы, она всегда так делала, когда не знала, что ответить. Да и не о чем тут говорить. Спешить надо. И она сильнее обычного пришпорила лошадку. А птица покружила над повозкой и исчезла из виду из виду.
Старуха с клюкой встретила их у ворот, проворчала:
– Что ж вы так долго? Привязывайте лошадь, да в дом идите.
Мать рассказывала обо всем обстоятельно, пару раз даже заплакала, Девочка молчала. Лишних вопросов старуха не задавала, только согласно кивала. Когда мать закончила, задумчиво произнесла:
– Птица, значит?.. Я уже старая, так что обряд совершу единожды. Оставим здесь вашу птицу. Не летать ей больше.
Девочку посадили на осиновую чурку посреди комнаты. Старуха встала за её спиной. В правой руке она держала небольшой кусочек свинца. Шепча какие-то заклинания, она вращала свинец над макушкой девочки, затем над руками, ногами, животом, провела им вдоль спины – к затылку. Потом поплевала на свинец и, завернув его в лоскуток, вложила девочке в руки.
– Сиди, и читай молитвы, какие знаешь. Можешь и своими словами попросить у Создателя, чтобы освободил тебя от этой напасти.
Дочь пасечника осталась одна в комнате. Она всё глубже погружалась в молитву, и когда по щекам потекли слёзы, из стены вперевалку вышла птица.
– Хочешь, чтобы я исчезла? – спросила она и, не получив ответа, продолжила, – Я бы могла многому научить тебя. Людям нет до тебя дела. А ты меня видишь, потому что ты тоже птица, только не знаешь об этом.
Девочка крепко закрыла глаза и снова зашептала молитву. Обе женщины стояли в проёме дверей и видели огромную птицу, переминающуюся с ноги на ногу, и слышали каждое её слово.
– Теперь мы смотрим её глазами, – пояснила старуха и подошла к девочке. – Дай мне свинец, дочка. Пора приступать, а то солнце скоро пойдёт на закат.
Над полыхающим огнём свинец плавился, растекаясь по дну железного ковша, а потом его выливали в воду, что была в другом точно таком же ковше. Это действие совершалось над теменем девушки. Свинец, шипя, становился из жидкого снова твёрдым, приобретая диковинные формы. А старуха, покуда он лился, бормотала то ли молитвы, то ли заклинания. Потом извлекала металл из воды, вертела его в руках, качала головой и вновь отправляла на огонь. Обряд повторили семь раз. Наконец она извлекла свинец из воды и, перебрасывая его с руки на руку, чтобы не обжечься, положила на лоскут ткани.
– Всё, милая, нет больше твоей птицы. Вся она здесь, – сказала старуха и поднесла к лицу девочки отлитый из свинцы силуэт птицы.
Мать упала на колени и заплакала. Из всех произнесённых ею слов было понятно только:
– Как мы вам благодарны…
– Создателя благодарите, – ответила старая.
Солнце катилось к закату. Усаживаясь в повозку, мать вспомнила про подарки, что предназначались целительнице. И вновь рассыпаясь в благодарностях, вручила ей сахар, хлеб, козье молоко и мёд. Повозка тронулась. Старуха махала им в след, покуда их не разделил низкорослый кустарник. Когда солнце коснулось верхушек деревьев, она отправилась на окраину деревни, вырыла в песке неглубокую яму и положила туда лоскут, в который тщательно запеленала вылитую из свинца птицу.
История кончилась. Отец выключил магнитофон. Гости переглянулись, и Олег Павлович, мотнув головой, словно только проснулся, сказал:
– Надо перекурить.
– Конечно, – согласился отец. – Пепельница на балконе. А я пока чай заварю.
– Сынок, пойдём-ка со мной, – обратился он ко мне. – Поможешь посуду принести.
Мы вышли из комнаты, и я ощутил то же беспокойство, что испытывал в самом начале.
– Ты молодец, – сказал папа. – Сумел преодолеть волнение. Истинно мужское качество.
На кухне нас ждала мама. Она встретила меня так, словно я пришёл после годовой контрольной.
– Ну как? – спросила она.
– Всё отлично. У нас удивительный сын! – опередил меня отец. – А мы сейчас устроим чаепитие.
Мама встала на табуретку и сняла с кухонного пенала китайские чашки, которые выставляли только по особым праздничным дням.
– Неси их в комнату. И скажи, чай на подходе.
Меня, конечно, таким образом тактично выпроводили, чтобы сказать нечто, не предназначенное для моих ушей. Я это понимал, но в тот миг нисколько не обижался.
Гости стояли на балконе спиной к двери и, не заметив моего появления, вели беседу.
– Большая ошибка потакать этому. Дети в таком возрасте неуравновешенны, а талантливые дети – особенно… – говорил Валентин Николаевич.
– М-да. Сказки – это хорошо… Но полдня потрачено, а мне ещё в институт надо бежать, – грустно сказал Олег Павлович.
– Понятно. Вас как историка данный феномен не заинтересовал? – усмехнулся первый.
– Это скорее по вашей части. Или из области литературы. У меня есть один приятель – литератор. Надо было его пригласить.
Я на цыпочках вернулся к двери и, уже громко топая, снова вошёл в комнату, оглашая своё появление возгласом:
– Сейчас принесут чай!
За столом я увлёкся поеданием конфет, что вызвало умиление у гостей. Им было куда комфортнее видеть меня в роли ребёнка-сладкоежки. Но тут вдруг, словно вспомнив повод, по которому все собрались, Валентин Николаевич, спросил:
– Серёжа, а что потом стало с той девочкой? С дочерью пасечника? Птица её больше не донимала?
– Не знаю, – ответил я.
– Вот тебе раз! – удивился он. – Если автор не знает, то у кого же нам спросить?
– Я же… Как бы это сказать… Я их не придумываю, истории эти.
– А кто же нам сейчас всё это говорил? – сделав испуганный вид, спросил Валентин Николаевич.
– Я уже говорил, они сами появляются, – оправдывался я.
– А вот скажи, где ты вычитал про обряд «выливания»? – вмешался в разговор Олег Павлович.
– Нигде. Я вообще не знал, что такой есть.
– Вот
