карету просочился запах сирени.
– А ведь Мель не знает, как пахнет сирень, – подумала я, не заметив, что сказала это вслух. Поняла, когда Диего ответил:
– И не узнает. Давай не будем говорить о ней, пожалуйста. О них, обо всех. Мне невыносимо вспоминать о том, что произошло из-за меня. О том, что я не могу изменить.
– Прости, прости пожалуйста, но я все же спрошу. Ты уверен, что пустынников действительно нельзя вытащить оттуда? Тебе ведь могли солгать.
– Я об этом и не думал, – ответил Диего после небольшой заминки. – Я вообще не мог ясно думать во время лечения. Стоило закрыть глаза, я видел лица. Я задавался вопросом, живы ли эти люди или погибли от моего огня? А затем я узнал, что ты обо мне не вспомнишь. Хотелось рвать на голове волосы, кричать от отчаяния.
Я погладила Диего по голове. Наверное, он прав, лучше пока не думать о проклятых землях, о людях, которых мертвый бог лепит из песка, а безногая богиня реки скрепляет своей водой. Для них, этих людей, не нашлось ни глины, ни огня для обжига, поэтому они получаются корявыми, кривыми, но все равно необъяснимо прекрасными.
Даже после смерти они ходят друг к другу в гости, передают послания живым.
«Каждому охотнику нужно знать, что его кто-то ждет. Тогда он будет хорошо охотиться и ползти домой, даже если тяжело ранен, – вспомнились мне слова Мель. Она произнесла их после того, как я рассказала легенду об одуванчиках. – Как мертвый бог. На самом деле он никак не может умереть до конца, потому что где-то далеко его все еще ждет мать».
«Их мама умерла», – ответила я тогда; Мель прижала палец к моим губам.
«Ш-ш-ш, Сказочница. И чему вас только учат за Стеной. Ты же сама видела: на самом деле никто по-настоящему не умирает. Они всегда рядом – даже те, что не приходят в шатры мертвых».
Карету тряхнуло так, что мы едва не оказались на полу. Я отодвинула шторку, выглянула в окно, но ничего не увидела, кроме плотной темноты. Кажется, мы проезжали по хозяйственной части города, где располагались амбары и склады. Дорога была неровной, я с трудом удерживалась на неудобном сиденье.
Внезапно Диего сдернул меня, заставил прижаться к полу кареты, сам навис сверху.
– Извини. Не ударилась? Мы свернули не на ту дорогу – не знаю, случайно или намеренно. На всякий случай побудем здесь, внизу.
Тряска продолжалась минут десять, пол ходил ходуном, экипаж наклонялся то в одну, то в другую сторону; багаж, сложенный под сиденьями, грозил задавить нас, Диего едва удерживал его рукой. У меня жутко ныли колени и локти, держу пари, завтра пойдут синяки по всему телу…
Карета в очередной раз опасно наклонилась, полоснули по крыше низкие ветви. Через минуту все стихло. Мы остановились. Диего осторожно поднялся, открыл дверь, помог мне выйти: ноги едва держали, все тело онемело.
– Что произошло?
Бока лошадей тяжело вздымались. Возница, человек Фернвальда, был очень бледен и тоже двигался с трудом. Он теребил амулет на своей груди, прикладывал его к виску.
– Я ничего не понимаю, – бормотал он. – За нами две кареты, насилу оторвался. И как узнали только, мы же над маршрутом так много думали… Они близко, быстро нас нагонят. Что же делать?
Фонари в этой части города встречались редко; ближайший, прикрученный к водосточной трубе, выхватывал из темноты маленький тусклый островок. Вдоль дороги тянулись неказистые хозяйственные постройки с узкими окошками. Пахло чем-то кислым, порченым. Островок света дотягивался до уродливой бочки, привалившейся к увитой плющом решетке. За ней – густая, почти осязаемая темнота. Диего кивнул в ту сторону.
– Мы спрячемся здесь, а вы поезжайте вперед. Остановят – скажите, что заблудились или еще что-нибудь придумайте. Главное, чтобы поверили. А мы разберемся, как добраться до станции своим ходом.
Диего сжал мою руку. Обогнув бочку, мы направились вдоль решетки и шли до тех пор, пока не уткнулись в стену другой постройки. Здание находилось в глубине, далеко от дороги. Похожее на амбар, оно было совсем ветхим, с накренившейся крышей. Диего прошептал: «Давай поищем дверь».
Но дверь оказалась заколоченной. Мы прижались к стене.
Весна – обманчивое время: днем греет, ночью дает волю холодному ветру. Я закрыла глаза и представила, что от моих пальцев тянутся нити, и каждая заканчивается маленьким воздушным змеем. Они бросаются в поток, оплетают его, тянут ко мне в руки, и ветер, угодивший в оковы, становится послушным, ласковым. «Выбей дверь, чтобы мы могли спрятаться», – прошептала я. Но ветер просьбы не выполнил.
Вместо этого на мою щеку легла теплая рука. Женская.
Я открыла глаза и увидела Мель. Она наклонилась ко мне близко-близко, так, что наши лбы почти соприкоснулись. Ее дыхание обожгло кожу:
– Бедная, несчастная девочка. Лучше бы ты осталась со мной. Я бы плела тебе косы, а ты бы рассказывала истории.
Она отстранилась, и я смогла повернуть голову.
– Что такое? – спросил Диего шепотом, но я лишь покачала головой.
Ладонь Мель, шершавая, пахнущая гарью, заскользила по моему лицу. Затем тонкие пальцы зарылись в волосы.
– Совсем короткие… Ты говорила, тут хорошо, мир полон красок. Получается, обманула? Здесь же темно и воняет похлеще прогнившей туши клерса… И Ловкий здесь – совсем не ловкий, а трусливый, жмется по углам. И не понять, любит ли он тебя. Любил ли он тебя хоть когда-нибудь…
«Замолчи!», – хотела крикнуть я, но разве могла?
– Слышишь, карета едет, – сказал Диего. Мель удивленно посмотрела на него и отступила, растворилась в темноте.
Я прислушалась: и правда, колеса поскрипывали на неровной дороге, совсем близко. Вскоре показалась и сама карета. Маленькая, полностью черная. Ее тень почти дотянулась до бочки и замерла, не коснувшись водосточной трубы.
– Остановилась, Диего! Она остановилась!
– Тихо!
Вскоре к одной карете присоединилась вторая. Кто-то вышел; со своего места я могла разглядеть лишь темные фигуры – словно тени пожелали стать людьми и обзавелись собственными тенями, но людьми так и не стали. Они молча бродили вокруг экипажей, останавливались, будто прислушиваясь. Потом столпились, склонились друг к другу, обрели голос. Шепот, совсем тихий, не разобрать… Я вся обратилась в слух, пытаясь выцепить хоть слово, но ничего не получилось.
Внезапно одна фигура отделилась от остальных, медленно, словно на ощупь, побрела в нашем направлении, с каждым шагом становясь все меньше похожей на тень и все больше – на человека.
– Я воспользуюсь амулетом еще раз, – услышала я и сразу узнала этот голос.
– Алан!
– Что? – обескураженно прошептал Диего.
– Это Алан.
– Ассистент и
