воспитанник Фернвальда?
– Предатель.
«Спрячь в кармане амулет поиска, и твой нюх станет острым, как у собаки-ищейки, – давно, будто в прошлой жизни, диктовал мне Алан, склонившись над камнем под увеличительным стеклом. Совсем обычным, на мой взгляд, ничем не примечательным булыжником. – Опасен. Правда, разрушительного воздействия на организм не оказывает. Из побочных эффектов – полагаю, тошнота, слабость. Может быть, жар». Я послушно записывала, краем глаза поглядывая на длинные пальцы, скользящие по шероховатой поверхности, по выступам и изгибам.
В доме Фернвальда осталось много моих вещей. Но Алан наверняка и без них узнал бы мой запах.
– Вот они, здесь, – он указал рукой в нашу сторону и будто бы слепо, покачиваясь при каждом шаге, двинулся вперед.
Диего попятился, увлекая меня за собой, но бежать было некуда: стена постройки переходила в забор, но если идти вдоль него, попадешь на высветленный участок. Капкан захлопнулся.
Когда Алан приблизился к нам вплотную, Диего рванулся, ударил его по лицу, повалил на землю. Я зажала себе рот, чтобы не закричать, а к Диего уже подоспели другие люди. Одетые в черное (немудрено перепутать с тенями), они оттащили его от Алана, скрутили руки за спиной. Все случилось очень быстро и почти беззвучно.
Один человек подошел ко мне, откинул капюшон. У его лица были птичьи черты: острый нос, острые скулы, острый подбородок – словно клюв. И голос его не прозвучал – проклекотал:
– Госпожа, давайте без глупостей.
Я вцепилась в протянутую ладонь, с трудом поднялась, но тут же снова осела на землю.
– Вам плохо? Понимаю, – с этими словами человек легко подхватил меня на руки. Теперь его крючковатый нос-клюв был прямо перед глазами.
– Не смейте ее трогать! – прошипел Диего. – Пустите, сам понесу!
– Если вы настаиваете…
Его и правда освободили; Диего подлетел к птичьему человеку, вырвал меня из его рук.
Глава 23
Причина
Карета остановилась у серого здания в три этажа, с решетками на окнах. Небо уже было тронуто зарей, поэтому я хорошо разглядела и фактуру камня, и ковку на воротах, и эмблему в виде двухголовой змеи. Я не знала, что это за место и какой прием нам окажут. За время поездки никто и слова не проронил.
Алан ехал в другой карете. Какой предусмотрительный. Понимал, наверное, что я наброшусь на него. Сделаю все, на что хватит сил – чтобы задеть побольнее: не за себя и даже не за Диего. За Фернвальда, который заменил ему отца, пригрел, дал крышу над головой. Впилась бы ему в горло… Но Алан ехал в другой карете.
Руки Фернвальда дрожали; он горбился и отирал слезящиеся глаза. Я бросилась к нему, как только нас с Диего втолкнули в комнату.
– Что они с вами сделали?
– Все хорошо, Эни. Всего лишь стандартная процедура допроса с амулетом истины.
Из Алана вышел хороший учитель, горько подумала я. Я запомнила, что амулет истины выводит человека на границу между сном и явью. Тот, кого спрашивают, дает ясные и четкие ответы и не может солгать, а после, вернувшись в реальность, испытывает слабость и боли в сердце. Тот, кто спрашивает, постепенно глохнет: чем чаще он использует амулет, тем быстрее окружающий мир погружается в безмолвие.
– Все будет хорошо, Эни. Я не позволю, чтобы с вами что-то случилось. Костьми лягу, – каждое слово давалось дяде с трудом. «Тише, тише», – зашептала я, но Фернвальд молчать не хотел. – Зачем Алан это сделал? Я виноват, посвятил его в наши планы, он помогал строить маршрут… Но я же не думал…
– Алан подлец, а вы все сделали правильно, – сказал Диего. Он сел с другой стороны от Фернвальда. – Спинка стула жесткая. Обопритесь на меня, так вам будет удобнее.
– Вас тоже… опросят.
Диего шумно втянул воздух, я оцепенела. Этого следовало ожидать, но, разумеется, никто из нас не был готов.
Сперва позвали Диего. Его не было минут тридцать.
Тридцать минут, проведенные в нервном ожидании. Я не заметила, что слишком сильно вцепилась в дядину руку; опомнилась, когда Фернвальд сдавленно охнул. На его коже остались лунки от моих ногтей.
Мы сидели в длинном, словно змея, коридоре, напротив двери. Что-то вроде приемной; за единственным окном серел засохший ствол. Одетые в черное люди проходили мимо, один из них принес нам чаю, но чашки со щербинками по краям остались нетронутыми.
Фернвальд опустил голову на мое плечо и прикрыл глаза – и не увидел, как Алан прошел мимо, сгорбившись, расположился через пять стульев от нас. Я проводила его злым взглядом, но промолчала, чтобы не тревожить Фернвальда и не тратить собственные силы.
Дверь отворилась, я бросилась к Диего. Мужчина почти упал ко мне на руки, с трудом удалось довести его до стула. Фернвальд усмехнулся:
– Что ж, Диего, настала ваша очередь опереться на меня.
– Энрике Алерт, – прозвучало со стороны двери.
Я глубоко вздохнула, прикрыла глаза. Диего неожиданно схватил меня за руку, с силой притянул к себе. Обнял, сдавил так, что стало тяжело дышать. Влажное дыхание в ухо, слова – шипящим шепотом: «Все будет хорошо. Мы и не через такое проходили». Его ладони были теплыми, это тепло передалось и мне.
Видят боги, мои руки не дрожали, когда я закрывала за собой дверь.
Они не дрожали, когда я по указу человека с птичьим лицом брала стакан с какой-то белой жидкостью.
– Залпом, – сказал он.
Я послушно проглотила что-то вязкое и соленое, и перед глазами все поплыло.
Человек с птичьим лицом и впрямь превратился в птицу, в белого голубя. Расправил крылья и оторвался от ветки липы, которая росла в нашем парке, в Алерте. Я посмотрела вверх: ветка покачивалась, облачная гряда плыла на восток, к морю.
Я и не думала, что дорога на границу между сном и явью приведет меня домой.
Здесь легко дышалось, хотелось смеяться. Я сорвалась, побежала – мимо псарни, мимо оранжереи и палисадника – ко входу и дальше, в комнату родителей, к Вэйне и Лилии. Ветер шумел, доносил обрывки слов; но стоило остановиться, прислушаться, и слова превращались в птичью песнь с ближайших крон.
Поэтому я решила больше не останавливаться.
Направляясь в комнату к родителям, я услышала мелодию. В каминном зале Лилия играла на фортепиано. «Чародейство», единственное произведение умершего тридцать лет назад композитора, плыло по воздуху, проникало в каждое отверстие, просачивалось в трещины, вившиеся по стенам. Я тихонько вошла в зал, прислонилась к стене. Грудь Лилии то вздымалась и медленно опускалась, то ходила ходуном, словно сестра дышала «Чародейством».
