растерла между пальцами, понюхала, лизнула и чуть подержала на языке. После этого прополоскала рот.
— Ну? — волнуясь, поторопил её дед.
— В порошок что-то добавили.
— Что?
— Деда, в порошок добавили что-то лишнее. Больше я тебе сказать не могу.
— Так может, попробуем кого накормить им?
— Кого?
— Да хоть того же Тишку! Пусть за своего князя пострадает.
Евдокия пожала плечами, и дед сразу развёл бурную деятельность. Вскоре прибежал княжий слуга, и испуганно глядя на боярина, слушал его.
— Ты, — наставлял Еремей Профыч, — не глотай, а слизывай и по рту развози. Дай-ка я тебе десну царапну, — доставая нож, предложил боярин.
— Деда, это лишнее, — остановила его Евдокия, видя, как старательно слуга исполняет наказ. — А ты, Тихон, что-нибудь чувствуешь?
Слуга испуганно замотал головой и покачнулся от усердия, а потом хихикнул.
— Дурень, ты чего ржешь? — насупился дедов боевой холоп.
Тихон сжался, но видно вспомнил, что он княжий слуга, а не кабы кто, и погрозил кулаком воину. Тот удивленно выпучил глаза, оглянулся на Еремея Профыча, а Тихон искренне и беззаботно рассмеялся.
— Боярин-батюшка, да что же смешного? — растерялся матёрый воин.
— Ничего, — со вздохом произнес боярин и многозначительно посмотрел на внучку.
— Что и требовалось доказать, — подытожила она. — А ты, Тихон, иди к себе, отдохни.
— Да я не устал… наоборот, мне хорошо. Вот только дел полно.
— Займись ими, — мягко предложила боярышня.
Княжий слуга вновь улыбнулся, раскланялся и что-то себе напевая,поспешил по своим делам.
— М-да, — оглаживая бороду, высказался Еремей. — Ишь как пробрало его.
— Князь умеет держать лицо при любых обстоятельствах, и мы на нем наблюдали только отголоски воздействия отравы, а Тихону незачем скрывать радость, — пояснила Евдокия и дед согласился с нею.
— Надо бы Ивану Васильевичу отписать о том, что мы здесь выяснили.
— Деда, мы ничего ещё не выяснили! — сердито бросила Дуня, чувствуя беспомощность.
— А это с какой стороны посмотреть. Мне про владыку Филиппа ещё не успели отписать, а тут уже народ все знает и бунтует. Неспроста.
Евдокия вынуждена была кивнуть.
— Надо всех хватать, — решил Еремей, но под скептическим взглядом внучки тяжко вздохнул : — Вот я и говорю, что хотя бы о том, что выяснили отписать в Москву, пока чего хуже не случилось.
Дуня подумала: «Куда уж хуже? Владыку отравили, все его начинания теперь очернят, а бывшего владыку Феодосия под шумок заморят»
В этот момент раздался звон колоколов, и боярин выругался.
— Неужто опоздали? — в сердцах воскликнул он.
Еремей бросился к выходу, но во дворе было все так же тихо. Снежок укрыл собою все следы и казалось, что двор необитаем.
— Деда, не ходи туда, — попросил Дуня. — Здесь и так никого не осталось. Воины отравлены…
— Ты бы полечила их.
— Как? Предлагаешь мне в гридницу идти? Да и нет у меня на всех снадобий.
Еремей с удивлением уставился на внучку :
— На тебя непохоже, — с подозрением смотря на неё, заворчал он.
— Деда, настоящие яды дорого стоят, так что воинам либо слабительное подсыпали, либо скисшую еду дали, а от этого не умирают. Помучаются и отойдут.
— Как отойдут? — обалдело переспросил боярин и начал креститься.
— Деда! — воскликнула Евдокия. — Ну что за мысли?! Придут в себя, а кто не оклемается, тому я помогу.
Боярин похлопал её по плечу и подал знак своим холопам, чтобы выходили.
— Дедуль, останься! — жалобно попросила боярышня.
— Гришка у входа на женскую половину сторожит. Он там намертво встанет, а мне надо идти, Дуняша. Я боярин, и коль в колокол звонят, то негоже мне тут сидеть.
Евдокия смотрела, как деда подсаживают на коня, как он проверяет оружие, подает знак Гришке быть начеку, и выезжает. Время вновь потянулось. Боярышня поднялась к маме, дала себя обнять, набрала еды и убежала наверх к мальчишкам с пестуном. Они сидели на посту, ели и гадали, что происходит в городе. Замерзли, но не уходили.
— Кажись, возвращаются, — встрепенулся брат Дуни — и все прилипли к открытым продухам. — Вон князь, живой и здоровый!
Из дома высыпала челядь, и Юрий Васильевич въезжал в заполненный людьми двор.
— Вроде бы всё обошлось, — собирая расстеленный плат, на котором были выложены пироги, подытожил пестун.
Евдокия почувствовала себя ужасно глупо и решила никому не рассказывать, что все это время торчала здесь и сторожила. Брат тоже приуныл. Он надеялся на сражение.
— Вань, ты деда не увидел? Чего-то много народу внизу.
Брат с сестрой вновь прилипли к продухам, но сверху было видно несколько боярских шапок и понять, какая из них дедова, не получалось.
— Спускаемся? — спросил Ванюшка, наблюдая, как пестун снимает тетиву с его лука.
— Погоди, — под нос себе пробормотала Евдокия.
— Чего?
Дуня смотрела, как князь соскочил с коня и быстрым шагом поднялся на крыльцо. Остановился, велел всем расходиться, но его внимание задержала спешащая к нему женщина. Евдокия не сразу узнала в нарядной одеже Глафиру. Та лебедушкой плыла, держа корец в руках, не обращая внимания на выходящих на женское крыльцо боярыню и боярышню. Продух был небольшим, и Дуня скорее догадалась по реакции других людей, что мама с Еленкой выбежали встречать князя. А вот Глафиру ей хорошо было видно.
— Змея, — прокомментировала увиденное Дуня, понимая, что этот корец с питьем — укор Милославе. В данном случае уместнее было подать питьё боярыне, а не служивой женке. Конечно, не гостила бы Милослава сейчас в княжьем доме, то вполне возможно, что именно Глафира встречала хозяина дома по обычаю.
— Чего это она вперёд мамы лезет, — возмутился Ванюшка, заинтересовавшись,почему сестра не уходит.
— Порасторопней оказалась, — честно ответила ему Евдокия и вдруг её пронзила мысль, что если в зубной порошок подсыпала отраву всё же Глафира, то сейчас она тоже могла чего подсыпать.
— Да не-е, — мотнула головой Дуня, не веря своим суждениям.
— Чего «не»? — тут же влез брат.
— Не будет она при всех… — голос боярышни сорвался из-за того, что горло словно бы сжалось. Одновременно она уже обламывала наконечник у стрелы и пропихивала свой лук в продух, чтобы выстрелить как можно ближе к Глафире. Позиция была
