за работу!
– А может в реку падаль? – говорит, осторожно подходя к медведю Пегий.
– Не может! – отрезаю я. – Руби башку! Или он возродится.
– Ты в этом уверена?
– Уверена ли я? Хорошо, давай оставим его тут как есть. Скоро ночь, ляжем где-нибудь, в облипочку…
– Ни слова больше! – говорит Пегий, и, поплевав на ладони, берется за топор.
Закончив с разделкой, вернее обезглавливанием туши, мы решаем смыть с себя зараженную кровь. Искупаться, проще говоря. Мало ли что. Да и неудобно как-то щеголять по уши в медвежьей крови. Сразу предупреждаю парней – если увижу, что за мной подглядывают, мало не покажется. Раздеваюсь, окунаюсь – а водичка-то ледяная, ох! Аж дух захватывает. Вымываюсь, заодно прополаскиваю одежду, не забывая поглядывать за парнями. Они, кстати, совсем не стесняются своей наготы. Плескаются с удовольствием, как после приятной и добротной работы. И Пегий, кстати, тоже весьма неплохо сложен.
Они конечно, тоже насмотрелись на мои прелести – как ни угрожай, а как устоять, когда в паре метров такая знатная купальщица, как я. Ну и ладно, против природы не попрешь. Пусть смотрят.
Тщательно отжав одежду, одеваюсь. Обсохну на ходу, ничего.
На все это уходит время. Незаметно наступает вечер. Стоим у туши убитого медведя-оборотня. Пегий глядит на меня, и, кажется, даже не замечает своей фирменной похотливой улыбки.
– Ты нормальный вообще? – интересуюсь я.
– Нормальный. А что такое?
– Мы тут едва не сдохли, а ты лыбишься? Я ведь предупреждала, что будет, если станешь подглядывать за мной.
– Ты что, Лео! Даже ни одним глазком!
– Вот ты погляди, Чехонте, – врет, и глазом не моргнет.
– Ладно, Лео, – вмешивается Чош. – Ты сама с нас глаз не сводила.
– Я следила за вами! – горячусь я, и добавляю, уже спокойней: – Но видно, плохо.
– Это всё, конечно, хорошо, но ты действительно думаешь, что он, – Чош пинает дохлятину, – был заражен?
– А вот ты мне скажи – много ты видел таких медведей? Это же оживший труп! Вон, смотри, сколько в нем опарышей! Ну или был на последнем издыхании.
– М-да, ты права, – задумчиво погладив подбородок, говорит Чош. – Вот же засада-то! Ежели и зверье тоже подверглось этой участи, что ж дальше будет? А, Лео?
– Я бы сказала, но не хочу настроение портить. Ни себе, ни вам. Предлагаю уйти отсюда подальше, найти место для ночлега. А чтобы не было так грустно, можете вспоминать как одолели в честном бою лютое чудище, а наградой вам была нагая дева, купающаяся в реке.
– Всё равно как-то невесело, – уныло говорит Чош, засунув топорик за пояс и водрузив на голову морион.
Отправляемся дальше. Молча. Как бы ни были привлекательны наши юные обнаженные тела, тревожные раздумья одолевают. Кроме Пегого, естественно. Он весел и бодр.
– Всё-таки, – прерывает тишину Чош, – у меня не укладывается в голове: очертя голову кинуться на чудовище и при этом панически боятся лягушек. Как такое возможно, Лео?
– Тебя действительно это интересует?
– Да не так что бы… Просто я думал, что после этого… ну ты понимаешь! После твоего, как ты там назвала-то? Перерождения – вот. Думал, что ты ничего не боишься.
– Я тоже так думала, – признаюсь я. – С пеленок боюсь всяких таких скользких тварей. Но если честно, меня радует, что я сохранила эту фобию.
– Один момент, Лео: что такое фобия?
– Страх. Так зовутся страхи, от которых мы не можем избавиться. Специфический иррациональный страх, если по-науке. Так вот, я рада, что у меня есть это.
– Странно слышать это. Не желаешь признаться, почему?
– Потому что это свидетельствует, что я человек.
– Для тебя это так важно?
– Очень важно. А вот ты боишься чего-нибудь?
– Хм… не знаю. Никогда не задумывался об этом.
Вскоре, уже затемно, мы замечаем впереди деревню Осиновая. Лунный свет освещает призрачным светом соломенные крыши крестьянских изб. Мертвая тишина. Ни одного огонька. Из печных труб не вьется дымок. Не лают собаки. Не кудахчут куры.
– Вы в ней были, когда припасы пополняли? – спрашиваю я Чоша.
– Нет, в другой.
– Здесь как будто всё вымерло, – говорю я и сосредотачиваюсь. Так и есть – тут еще остались люди и они прячутся. В погребах, подвалах, домах. Под кроватями, в шкафах. Матери зажимают рты детям, отцы сжимают топоры и молоты, беззвучно шепчут молитвы старики. Их объединяет одно – дикий страх. И везде развешены пучки трав – полынь, чертополох, а также лук с чесноком. Эти запахи трудно не почувствовать.
Самое главное – так происходит каждую ночь.
Не без труда выныриваю из этого многоголосого омута. Сосредоточение плохо именно тем, что так и норовит увлечь тебя с концами. Особенно, когда речь идет о такой сильной эмоции, как страх. За чужими бедами всегда интересно наблюдать.
Чтобы «отрезветь» окончательно, бью себя по щекам.
– Что такое, Лео? – спрашивает Чош, напряженно вглядываясь в темноту кривых деревенских улочек. – Что учуяла?
– Что-то тут нечисто, – говорю я. – Люди прячутся, ждут кого-то.
– Кого, как думаешь?
– Если бы я знала…
– Предлагаю спрятаться и понаблюдать.
– Принюхайся, Чехонте, – предлагаю я.
Чош водит носом и пожимает плечами.
– Ничего особенно, Лео, – говорит он. – Сено, навоз. Самые обычные запахи.
– Тут полным-полно оберегов, – проясняю я. – Либо народ по-привычке отгоняет нечисть, либо старается, чтобы их не почуяли. Не могу сказать с уверенностью, но людям жарко. Они отчего-то укутались одеялами, полагаю, многие зарылись в стога с сеном. Они ждут кого-то, у кого отменный нюх, хотя я могу и ошибаться. И этот кто-то, милый мой Чехонте, будет пострашнее поверженного нами медведя-вурдалака.
– Обойти стороной? – по привычке предлагает Пегий.
– На этот раз я бы согласилась, – говорю я. – Но мы не знаем с кем, или с чем имеем дело. Надо затаиться. Только по ветру, чтобы ветер не донес до этой нюхастой нечисти наши запахи.
– Да, ветер дует нам в спину, – говорит Чош.
– Перебежим дорогу и скроемся вон в той чаще, – показываю я на лесок, вплотную подходящий к лесу. – Оттуда и обзор лучше.
– Добро, – соглашается Чош. – Двигаем.
Но едва мы выходим из леса,
