как вдруг до нас доносится…
Пение.
– А не спеть ли мне песню?! – отчаянно фальшивя, тянет, по-видимому подзагулявший селянин – соответствующее амбре уже коснулось моего сверхосязания. – О любви! Не порадовать ли забаву? Любушке любой от сердца стихи! Да вот жаль – я ей не по-нраву!
Если честно, я аж испугалась. Не сколько из-за неожиданного появления местного пьяницы, сколько из-за невероятной схожести первых слов, а также мелодии с известным в моем прошлом мире хитом группы «Чиж и компания».
Перефразируя известную фразу – миры тесны.
Глава 31. Тать из башни, что курится перхим дымом
О любви поет маленький мужичок в меховой, несмотря на теплую погоду, шапке-ушанке с торчащими во все стороны ушами, в драной жилетке на голое и очень тощее тело, что вкупе с неухоженной бородой придает ему весьма комичный вид. Бывалый алкоголик, бездельник и весельчак, думаю я, глядя на то, как он останавливается посреди улицы, и отсалютовав кому-то невидимому (может, луне?), сует в рот длинную тонкую трубку, после чего долго и старательно раскуривает ее, пошатываясь и подпевая про забаву, коей он – вот беда! – не по-нраву.
– Схватим его и расспросим, что к чему? – предлагает Чош.
– Давай, – соглашаюсь я.
Чош с Пегим выскакивают из зарослей и зажав мужичку рот, уносят обратно.
– Ты кто? – интересуемся мы.
– Куй, – отвечает он, снимает шапку и кланяется так, что чуть не падает. – Куёк! Прокукуй мне судьбу, Куёк! Раскупорь-ка первачок, да раскумарь-ка курева! Накукуй мне милого, куманек Куёчек! А вот и прокукую, милка моя! И накукую милого, любушка! Ибо вот он я – Куеван Одитыц Галаполь, седьмой сын, девятый внук, брат, сват, кум, отец, пупец непутевый, туп неуёмный, плевый, мелкий, флявый, балявый, паленой бражкой охмеленный, соломой отбеленный, благой, святой, плохой, дурной, а также баламут, балагур, бормотун, гоготун да добротных титек… э… мять. Да – титьки надо мять и лобзать, я бы даже сказал – муслякать, вот так. До седьмого коленца ку-ку-ку, до…
– Так, ну-ка заткнись! – рычу я на него, но Куй – если его действительно так зовут, будто и не слышит, продолжая свое:
– До крошева, всю судьбинушку! Недаром я Куёк-кулёк, Куёк-царёк, в кусты деваху завлек, конфетой отвлёк, хоп! получился малёк! Куй-малюй, кукуй, милуй, целуй меня, забавушка! Куюшка-гадатель – вон он я!
– Да чтоб тебя!
Куй на минутку утихает, чтобы затянуться, но я не выдерживаю и вырываю у него трубку.
– С тобой всё в порядке, Куёк-кулёк? – начиная терять терпение, спрашиваю я. – Ты слышишь меня?
– А как же не слышать! – говорит он, улыбаясь ртом с единственным уцелевшим зубом, да и тем кривым. – Как не слышать ветер воющий, как не слышать птиц поющих, парящих! Куй-куманек, Куючка-зайчок, серенький бочок…
Влепляю ему пощечину – бесполезно, потер щеку и продолжает как ни в чем не бывало:
– А ведь Куй-не-балуй знает многое! – говорит он чуть ли заговорщицким голосом, подслеповато щурясь явно в поисках своей курительной трубки.
– На, забери! – досадуя, вручаю ему трубку.
– Да, блаженный попался, – вздыхает Чош.
– …Куян-молодец – ему куево-кукуево известно!
– Ну так скажи по-человечьи, гребаный ты насос!
Но Куй, словно издеваясь, подхватывает:
– Пал! глаголет Отрых Старый нос!
– Чего?
– Чавочка чего – скок-поскок… скок-поскок и в норку!
– Да отпусти ты его, в самом-то деле! – говорит Чош. – Надоел!
– Нет, уж пусть будет с нами, – не соглашаюсь я. – Так хотя бы жив останется.
– А вдруг он заодно с ними?
– С кем?
– Ну с ними? Кого ждем?
Словно в подтверждение его слов издалека раздается волчий вой.
– А вот и он! – выдохнув мне в лицо сноп дыма, с важным видом объявляет Куй.
– Кто? – хором спрашиваем мы.
– Кого ждем, – с самым серьезным видом говорит он.
– А кого ждем?
– Куй-кукуй предскажет! Промочить бы горлышко, и выйдет слова солнышко!
– Ну тебя в баню, псих! – машу я на него рукой и начинаю наблюдать за дорогой.
– На, промочи! – вдруг предлагает Пегий и протягивает ему свою фляжку. – Да всю правду скажи, до седьмого колена! Ку-ку-ку.
– А то! Ты – пластун и плоскун, бормочей глот, – говорит Куй и сделав добрый глоток, с наслаждением вытирает усы. – Скажу!
– Ну так говори! – просим мы.
– Кур идет, топочет, посевы и дома сжечь хочет, хлюпачом ворочет, грохочет, клокочет, злую рать на нас насылает, тать проклятый! Кажную ночку. Опа! А я ведь здесь! Ух-ты зайчишки мои кудрявые, грибочки-козявочки, листочки-ласточки! А ведь и в сам деле тута! А Кур-то идет, топочет…
– Кто такой Кур?
– Ятр.
– Ятр?
– О да, забавушка, о да, видная, красивая, златом солнечным отмеченная, светом осиянная, а челом, челом-то дивная, что смарагд на горе велой, что огнь велелепый! Это тать из башни, что день и ночь курится перхим дымом и стая вокруг вторит вою всенощно, вседенно! Как брухнет, бухнет – землица саднит! Слезы ярые брызжут! Ятр и Хим у него в банке, бо-ольшой такой банке! Садком вылавливает, пьет, не поперхнется! Ядом поливает всякое зверье. Всё, я таков! Бывайте! Да – медовушка славная, пуп оправый! Выпил бы еще – да не тут. А нут-ка, Куй-молотуй – руки в ноги да таков!
С этими словами Куй убегает. Причем, его прыти можно и позавидовать.
– Кто что понял из этой тарабарщины, кроме того, что Пегий – пластун, плоскун и бормочей глот? – интересуется Чош.
– Я поняла, – отвечаю.
– И что же?
– Сюда идет вампир-алхимик, который каким-то способом приручил волков.
– Ну всё, – говорит Пегий. – Нам конец. А ведь ты обещала полежать со мной в облипочку.
– Это когда же я такое обещала?
– А когда попросила меня отрубить башку медведю.
– Что не припомню, хоть убей.
– Ты сказала, что разделишь со мной ложе, если я отрублю…
– Не говорила я такого! Чего ты врешь?
– Как это не говорила? Я своими ушами слышал! Скоро ночь, сказала ты, ляжем…
– Да, Лео, – посмеиваясь, говорит Чош, – когда имеешь дело с Пегим, будь осторожна в словах.
– Хотите сказать,
