от этого казалось, что она одевалась впопыхах.
Она изумленно поприветствовала миссис Гарриман и ее сыновей – «Я даже не думала, что мы едем одним поездом!» – и, извинившись, что прерывает их завтрак, повернулась к Огастесу. Тот старался запихнуть себе в рот еще пирожное, хотя уже наелся так, что едва не лопался.
– Огастес, – строго проговорила она, прижимая руки к груди. – Я за тебя тревожилась. Я не знала, где ты.
– Прости меня, мама. Я рано проснулся и не хотел тебя будить.
– Ты закончил? – спросила она, и он сразу понял, что без него она не уйдет.
– Да, наверное. Но, может, мы могли бы поиграть вместе, когда вы позавтракаете? – спросил он у младших Гарриманов.
Те взглянули на мать, и она коротко им кивнула.
– Конечно. Приходи через десять минут в салон-вагон! – предложил Аверелл.
– Я их займу, – улыбнулась миссис Гарриман. – Вчера они весь день ссорились. Я буду рада тишине и покою.
Мама уже двинулась было к выходу, но миссис Гарриман придержала ее за руку и заговорила, понизив голос, хотя и ее сыновьям, и Огастесу по-прежнему все было слышно:
– Джейн, меня потрясло известие о том, что случилось в «Плазе». Уверена, для вашей семьи это огромный удар. Я удивлена, что вы по-прежнему едете в «Солтер». Я думала, гастроли отменили.
– Для моей семьи?
– Ну конечно, дорогая. Разве граф Уэртогский был не из Туссейнтов?
– Да, он из Туссейнтов. – Мама словно заледенела.
– Разве вы не знаете новость?
– Какую новость, Мэри? – спросила мама. Она по-прежнему смотрела на дверь между вагонами, словно отчаянно хотела улизнуть.
– О, дорогая, вам следует сесть. Я думала… Бегите, мальчики. Вы уже достаточно съели. Вы все. Идите и поиграйте. Я к вам потом загляну.
Огастес поспешил следом за братьями Гарриман, но на бегу оглянулся на маму и состроил извиняющуюся гримаску. Миссис Гарриман уговорила Джейн присесть, и теперь она сидела на краешке стула с напряженно-прямой спиной, словно показывая всем своим видом, что у нее нет времени на досужую болтовню.
– Прости, мама, – тихо проговорил он и, тут же забыв обо всем, кинулся к себе в купе за колодой карт.
Когда он ввалился в их отдельный вагон, там уже сидели Ноубл, Ван и Сандэнс.
– Сандэнс, мне нужна колода карт. Я хочу научить друзей играть в покер.
– Друзей? – переспросил Ноубл. Его голос прозвучал резче, чем обычно.
– Да. Аверелла и Роланда. Я только что завтракал с ними. Мы будем в салон-вагоне.
– Гас… – настороженно начал Ноубл.
– Прошу, Ноубл. Прошу. Я хочу поиграть. Они хорошие. Мама сейчас разговаривает с их мамой. Она знает, где я буду.
Ноубл потер щеку. Сандэнс протянул Гасу колоду карт.
– Иди веселись, парень, – буркнул он. – Деньги у тебя есть?
– Мы не станем играть на деньги. Только на очки.
– Это вы зря… Они богатые?
– Да. Их отец очень богат.
– Чьи это дети? – спросил Ноубл. Его голос звучал очень странно.
– Это Роланд и Аверелл Гарриманы, – выпалил Гас. – Но мистера Гарримана с ними нет. Так что вам нечего опасаться.
Ван, Сандэнс и Ноубл охнули, как будто он одним махом насадил их всех на шпагу и пригвоздил к стене.
Огастес развернулся и бросился прочь из вагона, не дожидаясь дальнейших вопросов или разрешения вернуться к друзьям. Ноубл за ним не пошел.
* * *
Джейн вошла почти сразу после того, как Огастес выбежал из вагона, но двигалась она медленно, кожа у нее казалась пепельно-серой, а пуговицы на вороте платья были застегнуты неправильно. В правой руке она сжимала газету.
– Джейн?
– Огастес… играет в карты с мальчиками Гарриманов, – сказала она. Она старательно не встречалась глазами с Бутчем. – В Солт-Лейк-Сити собираются построить новое депо для «Объединенной Тихоокеанской железной дороги». Первый камень заложат во время ежегодного июльского празднования.
– Двадцать четвертого июля. В этот день в тысяча восемьсот сорок седьмом году мормоны вошли в долину и решили: «Вот то самое место». – Ван поднял руку и понизил голос, изображая поворотный момент в истории Юты.
Улыбался он так широко, словно стоял на сцене, а зрители устраивали ему стоячую овацию.
– Гарриман едет этим поездом? – спросил Бутч.
Нервы у него были напряжены до предела. Ему хотелось подхватить Джейн, унести в спальню и целовать до потери сознания, хотелось поправить ей платье или вовсе стянуть его, но что-то было не так, совсем не так. Произошло что-то ужасное, и вокруг нее выросла стена, такая крепкая, что он не мог даже приблизиться.
– Не знаю.
– Вы не знаете? – переспросил он, не веря своим ушам, и от этого его слова прозвучали слишком строго.
– Я видела только Мэри и мальчиков. Но это уже не важно. Что сделано, то сделано. Гарриманы всегда были очень… добры к нам.
– Джейн? – произнес он. В чем дело? Он причинил ей боль? Прошлой ночью он забылся, поспешил, не подумал о ней? Он вдруг понял, что совершенно ни в чем уже не уверен.
– Прошу простить меня. Я так быстро собралась… я переживала за Огастеса. Кажется, я даже не причесалась. – Она провела рукой по лифу, расправляя платье, непослушными пальцами коснулась пуговицы, которую пропустила. А потом вошла в маленькую спальню, где Бутч провел лучшую ночь в своей жизни, закрыла за собой дверь и щелкнула засовом.
После этого мужчины надолго погрузились в молчание, и даже Ван не нашелся, что сказать. Когда официант принес завтрак, они в полной тишине взялись за него, потому что больше им нечем было себя занять. Бутч постучал в дверь спальни и позвал Джейн позавтракать, но она не откликнулась.
– Может, она не в духе, – предположил Ван. – С Этель такое частенько случалось… Скажи, Сандэнс? Нужно дать ей время.
– Прекрати уже говорить о ней так, будто она для меня что-то значит, – пробурчал Сандэнс.
Но морщинка, пролегшая у него между бровей, обозначилась еще сильнее. Он не сводил глаз с двери спальни.
К обеду Джейн тоже не вышла, зато вернулся Огастес, разрумянившийся, довольный, и принялся рассказывать, о чем говорили братья Гарриман и во что он с ними играл.
– Роланд мой ровесник. Вот было бы замечательно, если бы я ходил с ним вместе в школу! Он добр ко мне. Я уверен, что у него очень много друзей, и он мог бы меня с ними познакомить. Тогда мне было бы легче привыкнуть к школе. Я поговорю с мамой. Если мы вернемся в Нью-Йорк, то Гарриманы, наверное, смогут замолвить за меня словечко.
– Это было бы замечательно, Гас, – сказал Бутч, радуясь, что мальчик так доволен.
– Мама вернулась? – обеспокоенно спросил Огастес.
– Что
