объявился покойник. Только-только я нашпиговывала Торта соображениями безопасности для детства и юношества, а кто-то уже управился подвести материальную базу. Лучше, конечно, было бы держаться в стороне от области обитания этого психа. Мне стало бы спокойнее, окажись это какая-то другая библиотека. С иной стороны, теперь я могла показать рвение и закрыть это место прямо сейчас. А завтра продать, наконец, и впредь не иметь к нему никакого отношения.
Бедные детки!
Я так и повторила троим, которые вошли.
- Бедные детки! - скрестила я руки на роскошной моей груди.
Судя по лицам, они не поняли.
Я предпочла постоять для внушительности, не села за стол. Сдвинула брови, добавила свинца. Они, конечно, тоже не осмелились сесть. Я слышала, как мой капитан за дверью разгоняет второй эшелон просителей.
Первый сделал маленький шажок. Одной ногой. И сразу вернул ее на место.
- Павлина Пахомовна, простите нас за вторжение, - начал он.
Я усмехнулась. Воробей вообразил, что имеет слониху.
- Представьтесь, пожалуйста.
- Тыквин Андрей Андреевич, - спохватился он. - Я заведую детским садом.
- Как же вы, мужчина, справляетесь? - вырвалось у меня.
На мужчину он, разумеется, не тянул, как и никто из ходатаев. Толстый - ладно, лысый - тоже не беда, однако ножки такие короткие, что мотня чуть не пол метет. Вот кому было впору заведовать шапито. Будь у меня время и желания, я бы их переставила. Ну, и ручки под стать ногам: еще немного - и кисти росли бы сразу из плечевых суставов. Весь обтекаемый, будто капля под носом; женские плечики Тыквина продолжались в широченные бедра, а дальше он резко сужался, благо ноги не допускали плавного перехода.
Тыквин угодливо забулькал.
- Крутимся, Павлина Пахомовна, изворачиваемся, как можем, жена помогает.
Пресвятая богородица, он был женат.
Некрасивые люди! И этим сказано все. Сарафутдинов называет их "шерстью". В тюремной иерархии она означает какое-то дно. Откуда ползло это доисторическое счастье, где отсиживалось, чем кормилось? Я думала, таких не бывает. Мне казалось, они засохли во глубине времен - в пыли редакций когда-то передовых журналов среди казенных картотек и шкафов; в президиумах лестничных советов; в культурных парках за шахматами в окружении засранных пионеров. Я полагала, они давно обернулись гербарием, до которого страшно дотронуться - настолько он ветхий. С тех пор, как они объелись белены, пролетели десятилетия. И вот они явились на свет, подслеповатые диплодоки, замшелые трицератопсы - точно, их трое, анатомические мужчины без пола и смысла.
Второй изображал респектабельность. Есть такая порода: реликтовый барин. Толстый серый костюм, жилетка, часы-цепочка, упитанный вишневый галстук. Мягкие щеки, острая седая бородка, очки, дутый перстень, старорежимный портфель. Дома, небось, кутается в истертый халат, не вынимая запонок и любуясь манжетами; восседает за древним письменным, зеленого сукна столом, играет полукилограммовой ручкой - обдумывает афоризм. Он оказался директором детского дома, и я сразу заподозрила в нем извращенца. Представившись, он дальше не успел раскрыть рта, как я его упредила.
- А к вам идут проверки - независимо от ведомственной принадлежности объекта.
В его утробе бесшумно взорвалось что-то зловонное. Он стиснул губы, чтобы не повалил дым. Я знаю таких. Велеть бы ему раздеться - явилось бы недельное исподнее.
- Вы же Мирон Моисеевич Булка? - зловеще осведомилась я, прошла за стол и заглянула в бумаги, как будто давно что-то знала о нем.
Он собрался и приосанился. Это стоило ему трудов.
- Странная комбинация, - заметила я, ощущая себя в ударе.
Булка зарумянился.
- А вы, - обратила я к третьему, - представляете, как нетрудно понять, Дом творчества юных?
Этот шагнул ко мне на целых два шага и отрывисто поклонился. Еще одно ископаемое, на сей раз вырядившееся в духе стиляги шестидесятых годов. Или пятидесятых, я их не различаю. На языке у меня вертелся вопрос, почему его не приняли, как опять-таки выражался Сарафутдинов, и не закрыли. Это чучело бродило по улицам в дудочках-брюках и полосатом пиджаке - приталенном, с подбитыми плечами; на голове красовался пегий кок. Вместо галстука - ослепительный желтый ромб в разноцветных квадратах. Я могла поклясться, что в шапито он был бы намного уместнее Бомбера. Мерзкие косые височки, узкие темные очки, удушливый аромат каких-то духов.
- Наверное, вам лучше известен мой сценический псевдоним, - объявил этот тип с неописуемым нахальством. - Меня зовут Ойчек Молчун. Я чечеточник. Вы не могли меня не видеть, я не однажды был в телевизоре.
- Не видела, - покачала я головой. - Когда это было, до революции? Вы не похожи на молчуна. Но можете называться так, мне все равно...
- Молчун - сценический образ, - не унимался третий - пятый - директор. - А что до революции, то вы, скорее всего, спутали меня с великим Бастером Китоном, комиком без улыбки. Я посчитал разумным заимствовать его метод...
- Это, если не путаю, было немое кино? - подхватила я по наитию, потому что понятия не имела, о ком он толкует.
- Безусловно, - просиял Ойчек.
- Тогда следуйте вашему кумиру во всем. Закройте рот, будьте любезны. У меня мало времени. Я работаю. В отличие от вас троих.
Не стану скрывать - я вела себя с ними не слишком учтиво. Но как иначе обозначить приоритеты и диспозиции?
- Что это у вас? Петиция? Дайте сюда.
Я потянулась за бумагой, которую давно тискал и мял Андрей Андреевич Тыквин. Прошение увлажнилось, мне стало тошно. Булка уже трудился над портфелем, там у него лежала вторая - ходатайство от каких-то попечителей, как он пригрозил.
Я бегло взглянула. Витиеватое послание за пятью подписями: трое присутствующих плюс Бомбер и Торт. Опять мелькнула тревожная мысль: как они скооперировались? Похоже было, что их кто-то наставил и направил. Директор библиотеки не обязан знать ни директора шапито, ни тем более графика распродажи министерской недвижимости. Я вчиталась внимательнее. Да, они всяко не в коридоре спелись. Объекты поименованы, пропечатаны, прошение составлено от имени пятерых и подписано каллиграфически, не на коленке. Под меня кто-то рыл. Мизераблей наставили и подослали, но все это не имело значения, благо меня хранило личное распоряжение министра.
- Ну что же, - молвила я, откладывая бумаги. - Было очень приятно познакомиться сразу со всеми хозяйствующими субъектами, а то все было недосуг. Знакомство наше будет коротким. Я вас увидела, услышала, документы приняла, вы можете быть свободны.
Три уродца потерянно переминались и переглядывались.
- Но позвольте, - сдавленно пискнул Булка.
