Понял, — кивнул Гришка. — Еремея Профыча ставить в известность?
— Ни словечка ему! Коли будет успех, тогда скажем, а пока всё должно быть шито-крыто. Понял? — Евдокия приподнялась и держась за Гришкин кафтан, требовательно посмотрела на него.
— Всё исполню, — азартно отрапортовал воин и выбежал из горницы.
— Мам, подушечку под голову дай, — жалобно попросила Дуня.
— Ты чего устроила? — грозно нависая, зашипела боярыня. — Владыко мёртв, народ поднялся, князя чуть не отравили — и ты тут как тут!
— Но я же…
— А это неважно, что ни при чём и вообще молодец! Как будто ты не знаешь, как слухи расходятся?
— Мам, я же просто котика привезла сюда.
Милослава сердито посмотрела на дочь, потом глубоко вздохнула и велела принести Пушка.
— Вот и говори всем, что кот во всем виноват. Он, подлец такой, про Глафиру тебе намяукал!
— А не придушат его, чтобы он ещё чего не намяукал?
— Мне главное, чтобы тебя не уморили! — воскликнула Милослава и не сдержавшись, зарыдала.
Стоявшая в дверях Еленка бросилась успокаивать боярыню и укоризненно смотреть на Дуню. Той пришлось встать и обнять маму.
— В Москве тож неспокойно, — шепнула Лыко-Оболенская. — Люд поднялся и по брёвнышку разобрал избу, где лекари собирались. У дома бояр Кошкиных толпой стояли и всякое кричали.
— Елена! — сердито воскликнула Милослава, заставляя боярышню замолчать.
Но Евдокия уже расхаживала взад-вперёд, нервно накручивая на палец кончик косы. В голову лезли летние разговоры княжичевых воев о вреде новых знаний, подкрепленные липовыми чудесами. Церковь тогда с запозданием отреагировала на нового проповедника, а всё потому, что дел было невпроворот.
Как раз тогда московская епархия собиралась выпускать первых лекарей, новгородская осваивала нишу общего образования и подготовку собственных теологов для важных диспутов. Фоном продолжалась перестройка быта монастырей, и невольно монахи с монахинями становились учителями жизни. Они обо всем писали в книжицах, приводя примеры своего хозяйствования.
Много споров было в церковной среде насчет театра. Каждое представление требовало согласия и послесловия священника, а это не всякий мог достойно исполнить. А ещё внутренние разногласия в церкви не затихали, отчего случалось много вреда. Вот и забыли, что есть ещё внешние враги, которых не на шутку раздразнили достижения последних лет.
Евдокия с горечью вынуждена была признать, что против православия и возвращающей силу Руси затеяли тихую войну. Но кто мог себе такое позволить? Боярышня остановилась. Она вспомнила, какие хороводы водили округ Новгорода. Казалось, что главными действующими лицами там были боярыня Марфа и великий князь Казимир, но их направляли. Аккуратно, неспешно, но кто-то планомерно выстраивал им линию поведения, и там тоже крутилось всё вокруг православия.
Боярышня зажмурилась, а потом беспомощно опустила руки. Ей не хватало разумения даже с послезнанием увидеть целиком всю картину произошедшего, просчитать ближайшие и долговременные цели. Вот Ивану Васильевичу это по силам, как и его сыну, а ей сложно.
— Доченька, чего мечешься, как зверь в клетке?
— Не могу понять, что происходит! Не знаю, чего ожидать и вообще у меня ничего не получается!
— Как же не получается? Не ты ли сегодня князя от неминуемой смерти спасла? — воскликнула Еленка. — И как прознала-то?
Евдокия набрала воздуха в грудь, чтобы рассказать, как всё сложно было, но молча медленно выдохнула. А Милослава заметила:
— Помните, какие последние слова молвила Глафира? «Не хотела смерти… обманул» — боярыня многозначительно подняла палец вверх.
— А может она хотела сказать «обманула», но ей не хватило сил? — влезла Еленка. — Тут живет ведьма, самая настоящая и зелья варит.
— Нет, Глафира точно сказала то, что хотела…
Евдокия отвлеклась от разговора, вспомнив, что Глафира говорила о детях и Александре. Она ведь хотела сделать князя бездетным! А ещё она знала о дочери Юрия Васильевича …
Боярышня вспомнила капризную девочку — и у неё перехватило дыхание от того, что девчонка походила на Глафиру. Внешне Александра взяла больше от Ульяны, но рост и внутреннее состояние, убежденность в своей неотразимости — от Глафиры.
Дуня чуть не застонала, когда поняла, что Глафира — сестра Ульяны, а значит, тётка Александры. И она не захотела прозябать в глуши, пролезла к князю, умудрилась занять место в его доме и терпеливо выжидала, когда он признает племянницу своею дочерью. А он не торопился, и Глафира решила поднажать на князя.
Наверняка она ходила к ведьме, но без толку. Здешняя ведьма состоит на учёте, если так можно выразиться, у отца Пафнутия.
И тогда Глафира нашла того, кто поговорил с ней, посочувствовал и дал ей порошок, который сделал бы князя покладистее. Возможно, она сначала попробовала его на себе. Всё же не наивная девочка и должна была иметь опаску. Воздействие оказалось приятным и точно таким, как обещалось. Глафира более не сомневалась ни в своём прозорливом уме, ни в доброжелателе и медленно, но верно сводила князя с ума. Ещё пара месяцев — и он перестал бы себя контролировать в период отката, а через полгода умер бы от неизвестной болезни, и измученные сумасшествием князя окружающие облегчённо выдохнули бы.
Дуня посмотрела на маму, объясняющую Еленке, что нельзя ничего брать из рук незнакомых людей и согласно кивнула. Только загвоздка была в том, что князю-то подавали отраву свои люди и как от этого защититься — непонятно.
Глафире не нужна была смерть или сумасшествие князя. Ей наплели что-то о чудодейственном средстве, которое сделает Юрия Васильевича сговорчивее, а может,справедливее, и он признает племянницу дочерью. А вот когда Глафира узнала… стоп!
Евдокия поняла, почему накануне на женщине не было лица! Она узнала, что князь Юрий не признал в Александре даже незаконную дочь. Он вычеркнул её! Во всяком случае, он дал это понять Ульяне и Александре.
И Глафира испугалась, что её мечта останется недостижимой.
Тут ещё Еленка сыграла свою роль, не скрывающая своего желания выйти замуж за князя и нарожать ему детей. Так что Глафира вновь побежала за советом и принесла какое-то более радикальное средство.
Дуня потёрла виски, пытаясь понять, на что надеялась Глафира. Напрашивался один вывод : эта дамочка подлила то, что не дало бы (по ее мнению) Юрию Васильевичу обзавестись детьми. Неважно, что пообещали ей: бездетность или потерю мужской силы, но в результате Глафира верила, что князь вынужден будет приблизить Александру.
У Евдокии наконец-то выстроилась цепочка, связанная с Глафирой. Осталось убедиться, что яд давал ей тот
