к божественному прикосновению, надеясь только, что это будет недолго и не слишком больно, что меха-дэва явит к ней милосердие в виде быстрой смерти.
Огромная ладонь накрыла ее тело, словно одеялом, – так взрослая женщина обхватывает новорожденного котенка, – и на этот раз ее прикосновение не несло обжигающей, звенящей в костях вибрации, терзавшей Земолай, привязанную к божьему древу.
В нем чудилось тепло. Забота. Нежность, обволакивающая и успокаивающая, легчайшее похлопывание по спине – так хозяин рассеянно уверяет своего верного питомца: «Молодец, умница, спасибо, золотко».
Тепло исчезло, оставив Земолай растекаться опустошенной лужей, а длань меха-дэвы скользнула дальше, к борющимся на краю платформы фигурам. К Водайе, державшей Гальяну над пропастью.
При виде приближающейся руки, при виде божества, одновременно сидящего на ложе и тянущегося поперек платформы, Гальяна завизжала. Она изо всех сил цеплялась за Водайины запястья, но была полностью во власти крылатой. Болтаясь над пологом бледных, увешанных плодами деревьев, она жила милостью Водайиных пальцев, стискивавших ткань ее блузы.
Водайя разжала кулаки.
Почти машинально рука меха-дэвы вильнула, чтобы подхватить Гальяну. Костяшки божьих пальцев задели ближние деревья, вызвав какофонию бьющихся друг о друга колокольчиков, словно ветроловка угодила в шторм, и звон все нарастал и нарастал до невыносимо громкого. Богиня ссыпала Гальяну обратно на платформу, милостиво не проявив интереса к одной из адептов техно-дэва.
Девушка отскочила от неровной поверхности и покатилась по ней кувырком. Затем встала на четвереньки и поползла к раненой, в ужасе оглядываясь через плечо.
– О боги, Земолай! – воскликнула она едва слышно из-за перезвона деревьев.
Земолай балансировала на грани обморока. Она едва заметила, как Гальяна сорвала с себя верхнюю рубашку, смяла ее в комок и прижала мягкую ткань к ране на животе у старшей. Земолай изо всех сил старалась не отрубиться, но только потому, что чувствовала себя обязанной досмотреть до конца.
Водайя увидела приближение своей судьбы. Она прижала руку к груди, но блокиратор сигнала оставался безжизненным и темным. Она взмыла, со страху неровно, и устремилась к порталу в тщетной надежде спастись.
Она была быстра – но недостаточно.
Меха-дэва выудила Водайю из воздуха с небрежной точностью и теперь держала, как пойманную птицу. Рука богини пульсировала светом, делаясь то полупрозрачной, то снова матовой, и в этих коротких вспышках проглядывало тело крылатой. Сердце Голоса больше не поражало кристальной чистотой, кровавой и прекрасной. Теперь она предстала теневым скелетом, полым и тонкокостным, а на месте ее сердца божественный свет исчезал в бездонной яме.
Печальное свидетельство. Горчайшее из лекарств. Земолай убедилась в своей правоте, но часть ее по-прежнему мечтала ошибиться. Тело Водайи сотрясалось, и спина у Земолай заныла, припомнив обжигающую праведную хватку.
И тогда полумертвая ученица зарыдала по своей наставнице – не по той, какой та была, а по той, какой Земолай так отчаянно хотела ее видеть.
Водайя не издала ни звука. На краткий, ужасный миг она воззрилась на Земолай с яростным возмущением, до конца отказываясь признавать свою вину… а затем ее спина выгнулась, голова запрокинулась, и она обмякла в раскаленной хватке божества.
Меха-дэва разжала ладонь. Водайя выпала из нее и медленно, как сквозь патоку, поплыла за край платформы. Воздух сгустился, деревья гудели, словно колокола, а она опускалась все ниже, и звуки слабели, слабели…
Ее не стало.
Богиня улеглась обратно на постель, подогнув ноги и прижав руку к животу. Натянула жемчужный туман, будто теплое одеяло, уменьшаясь и утрачивая грозное величие, потягиваясь напоследок в мирном покое.
А Гальяна замахала в сторону портала, все еще обрамлявшего перепуганные лица зрителей в башне Кемьяна.
– Помогите! – закричала она. – На помощь! Мне одной ее не поднять!
– Все кончено, – прошептала Земолай. – Боги, все и правда кончилось.
Она вяло моргнула. Хотелось спать.
Над ней нависло лицо Гальяны. В божественном сиянии девушка по-прежнему выглядела прекрасной, а слезы ее падали бриллиантами. Маленькая святая с нимбом светящихся сине-зеленых волос.
– Ничего не кончено, – воскликнула она. – Послушай меня! Ничего не кончилось. Дел невпроворот, и, если ты оставишь нас разгребать это все одних, я никогда тебе не прощу, Земолай! Ты меня слышишь? Не закрывай глаза. Смотри на меня. Мы отправляемся домой.
Интерлюдия
Утверждая, что боги нас не любят, я имею в виду, что они не любят нас так, как нам бы того хотелось. Они полагают, что любят; они говорили, что любят, но мы действуем в катастрофически неравноправных отношениях, больше напоминающих отношения хозяина и питомца, нежели родителя и ребенка. Порой мы привлекаем их внимание. В остальное время мы с боку припеку.
Вот вам правда: они любят себя и тепло смотрят на тех, кто лучше всего их отражает. Схола-дэв ценит знание ради знания; техно-дэв ценит изобретение ради изобретения; и так далее и так далее, этот напев мы знаем наизусть.
Они осеняют своим светом тех, кто разделяет их идеалы, и отворачиваются от тех, кто не разделяет. Отворачиваясь, они не проявляют злобы (пусть это вас утешит), но и свет не является признаком любви. Нежиться в этом свете – прекрасно. Он вызывает привыкание. Человек пойдет на все, чтобы почувствовать его снова. Но это не любовь.
Так улыбаются отражению в зеркале.
И когда мы принимаем эту истину – истину, что боги не любят нас так, как нам бы того хотелось, – неизбежно приходится принять и другую: следовать им или нет – это наш выбор, и так было всегда. Это означает, что омрачающая любое наше действие угроза (один неверный шаг – и они перестанут нас любить) в конечном итоге является иллюзией. Мы изо всех сил пытаемся удержать то, чем никогда не обладали.
Спрошу снова: что такое Радежда? Какова наша цель? Какова история этого города, если это не история наших богов? Кто мы, если нам не нужно стремиться быть как они?
Мы в любом случае блюдем их заветы, выбирая подходящие нам, ибо ценим то, чему нас учат. По крайней мере, так получается честное решение, принятое без принуждения. А можем выбрать и совсем иную жизнь.
Это страшно, по-своему ужасающе – нести ответственность за то, как складывается твоя жизнь, не имея возможности обвинить в этом некие высшие силы. Но в этом и заключается свобода.
Свобода выбирать, что будет дальше.
Эпилог
Каждый шаг вперед – это выбор, и на каждом последующем выборе лежит тень предыдущих. Ты – каждый человек, кем ты когда-либо был, непрерывный и одновременный, последовательно повторяемое существо, состоящее из миллиона решений, больших и малых. Вопрос
