образы небесные и все морские метафоры, прежде чем в безднах и в сияниях я возьму всё, что можно использовать, чтобы дать тебе некоторое представление о том, что можно сказать о зорях, встающих над XX веком, как окна, прорезанные в невежестве и ночи, — ты сдашься, читатель. Но я не хочу злоупотреблять твоим терпением, и потом твои силы нужны для того, чтобы переделать мир. И твои силы тоже.
III
Двадцать четвёртого ноября, в десять часов утра, в Бургфогтейлхалле, конгресс был открыт бельгийцем Анзееле, заменившим больного председателя Вандервельде. Рядом с ним — два бельгийца: Камиль Гюисманс и Фюрнемон. Пабло Иглезиас не прибыл к открытию. В бюро входили: Бебель, Вайян, Каутский, Адлер, Жорес, Кер-Гарди, Брантинг, Роза Люксембург, Пернерсторфер, Грейлих и Саказов. Социалистический хор Базеля исполнил кантату. Всего в Базель прибыло пятьсот делегатов.
Первым выступил базельский социалист Вуршлегер от имени местной секции партии и от имени правительства. Он высказал странно успокоительное утверждение — не один только пролетариат вступает в борьбу с войной: «Некоторые просвещённые элементы буржуазии присоединяются к нему от глубины души. Вот почему нам дали здесь, для этой пацифистской демонстрации, собор и вот почему сегодня же будет прочитано обращение всех правительств к конгрессу…»
Снаружи большой колокол собора низким голосом, идущим из глубин веков, комментировал оптимизм Вуршлегера. Со всех концов города шли самые разнообразные люди, делегации со свёрнутыми знамёнами перекликались между собой. Моросило. Народ сокрушённо покачивал головами. Досадно… но такое уж время года. Дома опустели, крестьяне собирались в городе. Пивные переполнены. Все шли в сторону казарм. Вокруг здания конгресса стояла толпа. Около полудня, окружённые любопытствующими, оттуда вышли делегаты, а голос собора звучал всё громче, властней, безграничней. И можно было сколько угодно думать о том, что собор заодно, что именно в соборе раздадутся речи мира, звон колоколов непоправимо походил на набат. Они звонили о войне, об опасности. Они не могли отвыкнуть от своей вековой роли. Они тяжко стенали, как во времена Карла Смелого. Разве опасность не шла опять со стороны Священной империи? Это было похоже на мелодию с неподходящими словами. На улицах пестрели деревенские костюмы, короткие штаны, свежие рубашки, зелёные шапки. Во дворах пробовали голоса флейты.
Возле казарм формировался кортеж.
Он тронулся около двух часов.
Огромная толпа окружала эту змею в тридцать тысяч голов. Люди пришли из Базельской области, из Эльзас-Лотарингии, со всей Швейцарии. Компактное шествие плечо к плечу. Повсюду знамёна и плакаты. К красному цвету знамён примешивался целый яркий цветник украшений, костюмов. Двенадцать духовых оркестров играли каждый своё, от «Ранц де Ваш» 2 до «Интернационала». Поверх — безостановочно катился припев колоколов.
Во главе шествия, расчищая дорогу, ехали сто велосипедистов социалистической партии. Они ехали так трудно-медленно, что внезапно то один, то другой, чтобы не потерять равновесия, отъезжал в сторону. Улицы разверзались перед этим мирным эскадроном. Потом шла базельская социалистическая молодёжь. Тут начиналась идиллия.
Сотни молодых людей в национальных костюмах; представьте себе двадцатилетних Вильгельмов Теллей, шагающих толпой, в шапочках, в рубашках с широкими рукавами, в зелёных подтяжках, с арбалетами на боку. Они шли под колокольный звон, архаичные, как первое жертвоприношение богу войны. Они шли, эти оперные герои, под пронзительный свист дудок, точно под грохот обстрела артиллерийской заставы, играя и прыгая, несмотря на мрачный ноябрь. Казалось, что эта деревенская свадьба не слышит похоронного звона, воцарившегося над городом как неоспоримый хозяин.
За кортежем Вильгельмов Теллей шли молодые девушки. В белых, античных платьях, смешивая эпохи и предания. Одни — пешком, другие — на колесницах. Они несли эмблемы мира с голубями, снопы, картонные инструменты. Почти у всех были распущенные волосы.
Дети в белых коротких туниках размахивали пальмовыми ветвями, на которых золотыми буквами было написано, что более доблестно осушать слёзы, чем проливать потоки крови. И сразу позади этой группы шли — не Христос, вступающий в Иерусалим, но Жорес и Каутский в тёмных одеждах. Делегаты шагали среди знамён. Знамён было много. Большей частью это были не простые флаги, — на них виднелись корпоративные эмблемы, уводившие процессию в самое сердце средневековья.
На колеснице, убранной белыми цветами, как для боя цветов, королева Мира, окружённая своими фрейлинами, делала вид, что дует в серебряную трубу. Таким образом кортеж смахивал на оперу и на карнавал. Но перезвон колоколов казался зловещим ответом на эту человеческую беспечность, на это странное легкомыслие, на фоне которого выделялись важные лица вождей социал-демократии.
За ними — национальные группы, каждая отдельно, на некотором расстоянии друг от друга: немцы, венгерцы, хорваты, французы, бельгийцы, англичане, русские. Они шли и пели, каждый своё — у каждой страны была своя песня. Французы умели петь только «Интернационал». Диссонанс минутами был ужасающий, но всё это в конце концов объединялось звоном обезумевших колоколов. Четверо рабочих несли громадную книгу со словами: «Долой оружие!»
Когда кортеж подошёл к собору, знамёна повернули к главному порталу, и казалось, что огромная красная роза исчезает в пасти великана. Людской прилив наводнил собор и наполнил все его уголки. Вдвое больше народу осталось снаружи: около двадцати тысяч человек. Они расположились вокруг собора, — частью на террасе над Рейном, — и там образовалось четыре больших митинга, где, между прочим, выступил Вайян.
Собор, проглотив десять тысяч социалистов, ещё несколько раз прогудел. Потом колокола внезапно замолкли, и стало тихо, как перед домом, где лежит умирающий, когда на тротуаре разбрасывают солому.
Колокола слушали ораторов.
IV
Когда-нибудь учебники истории расскажут о благородных речах и высоких мыслях, прозвучавших на конгрессе в Базеле. У нас же и цель и намерения иные. Мало показать, как Блокер, премьер-социалист базельского правительства, и многие другие ораторы склоняли головы перед христианской религией и никак не могли прийти в себя, оттого что им приходится выступать под сводами храма; мало показать, как сам старик Бебель благодарил епископа и утверждал, что, если бы Христос воскрес, он пошёл бы не к христианам, а к социалистам; даже если наряду с этим привести другие слова старика Бебеля о тех людях, которые говорят: «Мир на земле и в человецех благоволение», и призывают с амвона народ к смертоносной войне, к уничтожению человечества и всеобщему разрушению; мало показать Грейлиха и Кер-Гарди, считавших, что мир зиждется на избирательных успехах социалистов; Саказова, стоящего за миролюбивую борьбу за мир; и всех других… Гаазе, у которого уже тогда была нечиста совесть и который, произнося свою речь, запутался в колоколах и балканской войне; Адлера, вдохновляющегося евангелием; а что говорил в своём выступлении поляк Дашинский? Мало выбрать из всех
