разбойников. Оно возникло и держится на грубой силе и не терпит соперничества. Чьего бы то ни было.
— Золотые слова, сеньор, — закивал в ответ Алонсо. — И если так, то из разбоя вырастет только разбой, это естественно! Чтобы защитить своих подданных, государство обязано взять на себя заботу о тех, кто лишен самого необходимого. Иначе любой, кто испытывает нужду во всем, имеет право отнять у другого его излишки.
— Ты опять за свое, — устало вздохнул кабальеро. — Я знаю историю о десяти благородных рыцарях, которые думали и поступали так же. — Он положил ладони на стол и медленно один за другим загнул пальцы, в конце с силой сжав кулаки.
— Что стало с ними?
— Отправились воевать на Материк простыми солдатами. Почти все остались там. — Дон Карлос поднялся и залпом осушил кружку.
* * *
Шум выпивших людей в зале не прекратился — он лишь стих на пару мгновений и зазвучал снова, но теперь в нем слышалась сердитая тревога. Раздались неторопливые и нарочито громкие шаги. Дон Карлос увидел, как по таверне вышагивают, походя расталкивая попавшихся навстречу, пятеро молодцов в потрепанных, вызывающе ярких одеяниях. Они бросали по сторонам взгляды, полные высокомерной скуки, словно столичные щеголи, ни с того ни с сего угодившие в притон бродяг. Хотя и сами молодчики, без сомнения, были завсегдатаями подобных мест. Завернутые в короткие широкие плащи, в сдвинутых набекрень огромных беретах, они могли бы сойти за чужестранцев. Вдобавок всю одежду от беретов до чулок покрывали разрезы, как будто оставленные десятками лезвий в многочисленных схватках. Maxoc, городские бандиты.
«Беда не приходит одна, — говаривали на Острове, а пословица продолжалась: — Махо идет следом». Городские бандиты внушали людям тревогу еще большую, чем их горные и лесные собратья — те нападали лишь тогда, когда чуяли поживу. Иное дело — махос. Крепкие парни, народившиеся в городских трущобах, всю жизнь не знавшие ничего, кроме кривых, полутемных улочек, и не дорожившие ничем; с детских лет они изнывали от безделья и нерастраченной удали. Махос набрасывались на людей ради забавы, лишь бы жертва не нашла в себе мужества защищаться. Эти мерзавцы могли избить человека только за то, что не были знакомы с ним.
С хозяйским видом махос приблизились к столу, за которым сидели трое нездешних посетителей. Один, распахнув плащ, как будто невзначай мотнул перед ними тяжелой чинкуэдой, притороченной к поясу, вытянул из складок одежды кожаную кружку на ремне и без приглашения налил себе вина. Двое других остановились чуть поодаль, недобро ухмыляясь. Четвертый тяжело опустился на табурет рядом с доном Карлосом, вперив в него наглые глаза; кабальеро ответил презрительным взглядом, незаметно убрав правую руку за спину — поближе к дате. Пятый — страшный верзила, от груди до глаз покрытый черной шерстью, — сгреб за шиворот и вытолкнул из-за стола Алонсо — тот и рта раскрыть не успел.
— Эй, парень, — повернулся к нему Вальехо. — Я беседую с этим молодым господином!
— Хочешь отправиться следом? — Махо зевнул в лицо Пабло; зубастая пасть широко распахнулась, исторгнув рычащий звук.
Однако захлопнуть рот бандиту не довелось — удар старого солдата своротил ему челюсть. Верзила не удержался на лавке и полетел на пол, растолкав в разные стороны двух своих приятелей и успевшего подняться Алонсо. Дон Карлос молниеносно выбросил руку вперед, и ближайший махо захрипел, зажимая руками пронзенное горло. Кабальеро едва успел увернуться — возле него в столешницу глубоко врубилась чинкуэда третьего бандита.
«Драка!» — радостно завопили на другом конце зала. В следующие минуты все, кто был в таверне, вскочили с мест. Ужин обернулся побоищем.
Прав был Алонсо — недовольство уже давно заразило всех, прав был дон Карлос — не у него одного чесались руки. Половина посетителей таверны мгновенно нашла себе противников из числа другой половины, с улицы вбежало еще с полдюжины махос, проходивших мимо. В орущем хаосе среди бьющейся посуды, летящих кувырком табуретов, опрокинутых столов и катающихся по полу тел кабальеро фехтовал на кинжалах с предводителем махос. Тот на удивление ловко управлялся со своей неуклюжей чинкуэдой. Рыцарю, десять лет проведшему в битвах, стоило немалого труда уклоняться от его частых размашистых ударов. К тому же бандит намотал плащ на левую руку и защищался им на манер щита, норовя ослепить противника, захлестнув ему голову.
В тот миг, когда дон Карлос сумел поймать уколом правое плечо своего врага и клинок даги упруго вздрогнул, упершись в кость, в дверном проеме засверкали шлемы альгвазилов. Что-то тяжелое обрушилось на затылок кабальеро, и таверна «Пять пальцев» со всеми, кто решил в тот вечер сжать кулаки, перевернулась перед его глазами и рухнула в темноту.
Глава 3 Жизнь наперекор
— Карамба! — Дон Карлос разомкнул веки. Светлее от этого почти не сделалось — полумрак едва разгонял огонек какого-то огарка.
— Тише, тише, сеньор. — Пабло присел рядом, поднес ко рту кабальеро плошку с водой. Тот, привстав, поднял руку, взял посудину и одним духом влил в себя жидкость. Затем повел по сторонам тяжелым взглядом в поисках добавки. Старого солдата не удивил вид дворянина, хлещущего простую воду, — «Пламя Юга», с вечера разгоревшееся в нутре у человека, за ночь поднимается до самого горла. А заливать пламя лучше водой, будь ты хоть трижды благородным сеньором.
— Карамба! — повторил дон Карлос.
Вторую плошку он выпил наполовину, остаток вылил себе на голову. Струйки, бегущие по лицу, не уняли тупой боли, но дали понять, что человек все еще на земле. Значит, блаженные владения Отца Небесного по-прежнему не спешат принимать его. На макушке идальго нащупал внушительных размеров шишку.
— Где мы? — спросил рыцарь.
— В городской тюрьме, — угрюмо ответил Пабло. — Тут и ночевали.
— Чем обязаны их гостеприимству?
— Не помнишь?
— Признаюсь, не все!
— Да ты ничего не пропустил. — Пабло выгреб из волос застрявшую солому. — Ты упал, а в таверну ввалилось столько альгвазилов, словно вся местная стража заявилась. И принялись хватать всех подряд. Нас с тобой волокли вшестером. Вот мы и здесь.
Усевшись, идальго оглядел камеру — тесную, едва вместившую двоих заключенных, с кое-как укрытым соломой полом. Тусклый свет масляной лампы не доставал до окна — неровной серой щели, рассеченной черными тенями. С вбитых в шершавый камень колец свисали ржавые кандалы — узников не стали заковывать. Не сочли нужным.
— Как долго?
— Я, сеньор, потерял счет времени. Тут глухо, как в ведре, и в чертово окно видно не больше! Небо за окном мне по душе, но железные прутья поперек него
