спросила костюмер Прокофьева.
– Об этом вам будет сообщено по прибытии, – недовольно поморщился заместитель. – Денежными вопросами я не занимаюсь. Только организационными.
Он действительно не знал, какую сумму выплатит им за гастроли французский импресарио. Знал только, что основную часть этих денег, как всегда, заберут в пользу государства, а остальную поделят на суточные. И эта остальная часть будет маленькой. Очень маленькой.
– Не суточные, а «шуточные», – тихо прошептала Тина Волкова, сидящая рядом с Леночкой. – Два года назад, в Лондоне, нам давали такие крохи, что для того, чтобы купить приличные туфли, надо было пять дней голодать.
– Голодать? – испугалась Леночка.
– Ну, это я так выразилась. Фигурально! Ведь мы, естественно, привезли с собой из Москвы еду. А вот эти самые суточные за пять дней были как раз на то, чтобы купить туфли.
Тина уже восемь лет танцевала в кордебалете. Может, когда-нибудь она чего-то и хотела добиться, но, выйдя замуж, смирилась со своим положением в театре, родила дочку и была вполне счастлива, тем более что после того, как обзавелась семьей, её стали брать на гастроли за рубеж. Женатых, да ещё имеющих детей, выпускали из страны охотно. Ведь здесь, на Родине, оставался такой дорогой для каждой матери залог!
– Жить в гостинице будете по двое. Договоритесь между собой и подайте пожелания в репертуарную контору, – сделал следующее объявление заместитель директора.
– Ты не возражаешь, если я поселюсь с тобой? – наклонилась к Лене Тина.
– Конечно, нет, – обрадовалась Леночка.
Тине было двадцать шесть лет. Симпатичная молодая женщина была весёлой собеседницей, никогда не участвовала ни в каких интригах, может, потому что не рвалась в солистки, и Лена сразу подумала, что жить с ней в одном гостиничном номере будет комфортно.
– Актёрской труппе обязательно иметь вечерний туалет, – продолжал свой инструктаж заместитель директора по оргвопросам. – Во время приёмов не набрасываться на еду, как будто вы с голодного края. Ничего со стола в сумочки и карманы не класть! Вести себя достойно! Если кто будет замечен в обратном, больше на гастроли за рубеж не поедет! Никогда!
Все знали, что в заграничных поездках жизнь не сладкая, но, тем не менее, были готовы на любые лишения, лишь бы своими глазами увидеть этот волшебный неведомый мир.
* * *
За три дня до отлёта, последнюю беседу в этой огромной цепи подготовки людей к встрече с капиталистическим миром провёл полковник КГБ Кудряшов Евгений Петрович. В конце своей наставляющей речи он строго приказал:
– Во-первых, ходить по городу впятером. В крайнем случае, вчетвером. Если кто-то затеряется во время прогулки, вся ответственность ляжет на остальных!
Во-вторых, отказываться под приличными и неоспоримыми предлогами от индивидуальных встреч с французскими подданными или другими иностранцами.
В-третьих, избегать общений с эмигрантами. Во время приёмов быть бдительными и не идти ни с кем на близкие контакты.
В-четвертых, не поддерживать разговоры, порочащие советский образ жизни.
В-пятых, не называть никому свой номер в отеле. Не давать ничьих номеров телефона и адресов в Москве.
Нарушившим хотя бы одно из этих правил полковник обещал суровое наказание. Какое конкретно, он не сказал, но тем, кто сидел сейчас перед ним, почему-то стало жутковато.
Наконец все, кому было положено, провели свой массированный инструктаж, вложив в головы отъезжающих смутный страх от встречи с неведомым. Казалось, что их посылают не на гастроли во Францию, а вообще на другую планету к неизученным цивилизациям. По мере приближения дня вылета волнение всё увеличивалось. В чемоданы были положены быстро сшитые или взятые напрокат у друзей вечерние туалеты, уложены банки с консервами, дефицитная копченая колбаса, мешочки с сухарями, сырки «Дружба», конфеты, пачки с краснодарским чаем, а также кипятильник с жестяной литровой кружкой.
Ранним утром двадцать пятого мая тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года самолет, поднявшись в воздух вместе с гастрольной группой Большого театра, взял курс на Париж. Переживания каждого, что на каком-то этапе проверок его могут вычеркнуть из списка, остались позади. Они летят, и ничто не может им помешать! Все находились в состоянии эйфории. А как же иначе? Теперь-то они уж точно увидят другой мир! Мир, полный загадочного и таинственного существования людей в капиталистическом обществе. Мир, которым их так пугали.
Глава 4
ПАРИЖ, 1958 год
Елизавета, горничная в доме Матильды Кшесинской, трудилась, не покладая рук, начищая чёрные туфельки-лодочки, отпаривая платье и оживляя крупный белоснежный жемчуг на длинной нитке бус, перебирая его в руках. Хозяйка давно его не надевала, а этот камень, по её определению, любил человеческое тепло и только от прикосновения с кожей приобретал блеск.
– Сегодня вечером я еду в театр, – сообщила ей после завтрака Матильда Феликсовна. – Приготовь мое чёрное платье от Шанель.
«Наконец-то, – обрадовалась Лиза. – Но почему же опять черное? Сколько лет можно носить траур?!»
Вот уже два года, как княгиня похоронила своего мужа, но до сих пор нигде не бывала. Выезжала она только для проведения занятий в своей балетной студии или в собор Александра Невского на улице Дарю. Несмотря на то что великий князь Андрей Владимирович Романов завещал похоронить его в семейной усыпальнице города Контрексевиль на юге Франции, где уже лежали его мать и брат Борис, Матильда медлила с этим, поместив гроб с телом супруга в склепе нижней церкви русского собора в Париже. Ездить в Контрексевиль было далеко, а до улицы Дарю всего десять минут на такси. Часто навещать мужа, молясь около его гроба, было для неё утешением. Так она и жила вот уже два года: дом, церковь и балетная школа, в которой княгиня не могла не появляться, так как существовала только на то, что получала от своих учеников.
Но теперь, когда впервые за всё время после революционного семнадцатого года, в Париж приехала на гастроли балетная труппа Большого театра из Москвы, Матильда решила нарушить своё двухгодичное затворничество. Всё, что касалось балета, а особенно русского, не могло оставить её равнодушной. Что она увидит сегодня на сцене? Что эти Советы сделали с русским искусством танца? С трепетом одевалась она, готовясь к выезду в Гранд-опера.
– Лиза, – вскрикнула от боли Матильда, когда та, закрепляя венецианскую сеточку на причёске, не очень удачно вколола шпильку. – Осторожней!
– Извините, княгиня, – испугалась горничная.
Елизавета поступила сюда на службу вместе с мужем Георгием Грамматиковым почти сразу после своей свадьбы в тридцать восьмом году. Выходцам из семьи обедневших русских дворян в эмиграции было престижно работать в доме младшего брата главы императорского дома. Елизавета совмещала работу горничной и поварихи,