мной и тем самым выведешь к туристической тропе. А уж там будут люди, которые мне помогут.
Но я недооценила тебя. Ты обладал реакцией хищника, быстро схватил меня за волосы, и я упала на землю. То ли от злости, то ли от страха я начала отталкивать тебя, сорвала с твоего лица маску, стала бить тебя ногами, чтобы вырваться, но ты оказался сильнее, заломив мне руки и ударив меня по лицу.
Я почувствовала металлический вкус крови на губах. Никто и никогда не бил меня прежде. Вид крови на моем лице и тебя сбил с толку. Ты дрожащей рукой начал успокаивающе гладить меня по щекам, а потом придвинулся.
Теперь я могла хорошо разглядеть твое лицо. Хотелось тебя нарисовать. Твоя кожа была такой нежной и светлой, от тебя приятно пахло мятой и цветочными маслами. Твои губы оказались так близко, и в глубине души я была не против того, что через мгновение ты поцелуешь меня.
Закрыв глаза, я изо всей силы врезалась лбом в твое лицо, а ты моментально вжался в мое плечо, и я знала, что ударила тебя куда больнее, чем ты меня.
Как легко перечеркнуть все хорошее. Как легко можно превратить чистую влюбленность в панический страх.
Перетерпев боль, ты поднимаешься, все еще возвышаясь над моим телом и сжимая мои руки. У тебя на носу кровь. Последствие моего удара. Это придает мне сил. В ту секунду я осознала, что, несмотря на весь свой страх, смогу сопротивляться.
Какая же ненависть во мне… Словно ты чужой. А может, так и есть?
Хидео
Я не мог предположить, что ты попытаешься уйти. Думал, ты еще слишком напугана, чтобы бродить по лесу. Но стоит признать, ты всегда была непредсказуема.
Я причинил тебе физическую боль, за что никогда себя не прощу. В этот момент твои глаза были такие ясные, но они излучали агрессию, хотя именно со мной ты всегда была очень нежна. Мне очень жаль.
Бумажный журавлик
紙クレ—ン
Мирай
Не знаю, чего я ожидала, оставаясь с тобой в лесу. И уйти я пока не могла. Ты не оставлял ни единого шанса.
– Зачем мы тут? Этому есть какое-то адекватное объяснение? – спросила я, пока ты был увлечен оригами.
– Просто так, – спокойно отвечал ты.
– Мне не нравится, что ты говоришь такими короткими фразами. Это все не имеет смысла, серьезно. Все же было хорошо, так в чем дело? – не унималась я. Тут уже играло природное любопытство.
Но ты промолчал. Обернулся и вместо ответа вручил мне бумажного журавлика.
– Что мне с этим делать? – раздраженно спросила я.
Когда шок от осознания происходящего постепенно проходил, нарастали злость и нетерпение.
– Ничего. Это просто так, – ответил ты.
«Просто так». Все у тебя просто так. Вся жизнь, знаешь ли, просто так. И могу ли я поспорить с этим? Нет.
Снова твой тошнотворно спокойный тон. Хотелось разорвать этого журавлика и швырнуть кусочки бумаги тебе в лицо. Не знаю, почему сдержалась. То ли из-за страха перед тобой, то ли из жалости. Попыталась сдержать эмоции, но слезы выдали меня. Так всегда. Когда не могу что-то сделать, плачу. Ненавижу проявление слабости, но еще не научилась контролировать себя.
А ты стыдливо прятал взгляд. Видно было, что тебе неловко от всего этого. Наверное, ты уже тысячу раз пожалел о том, что совершил такую глупость. Ты даже не знал, как себя вести, видя слезы в моих глазах.
Первое время после моей жалкой попытки сбежать я старалась игнорировать тебя. Сложно ли не проронить ни единого слова на протяжении трех недель? Да. Тогда мне было очень сложно. Хотелось кричать от непонимания, проклинать тебя, расцарапать твое красивое лицо, но я сдерживалась, так как не знала, что буду делать потом.
Ты научил меня тому, что агрессия – это не выход. Ты не применял ее ко мне, по крайней мере, физически (не считая той пощечины после первой попытки побега). Твоя безмятежность оказывала на меня сильнейшее давление. Ты так спокойно реагировал на мое молчание. Игнорировал меня в ответ. Сдерживался.
А тем временем в провинции и Токио нас искали. Полиция, волонтеры. Как неприятно быть в списке самоубийц, будучи живыми. Тебе, казалось, было все равно.
– Меня не интересуют мои близкие, мне безразличны их переживания, – отстраненно говорил ты. – Да у меня и нет близких. Все это – фейк, наносное. Я просто хочу донести до тебя, что всем все равно. Максимум, который люди будут страдать, а точнее, неосознанно имитировать страдание, – год. А потом они забудут, как неприятно бы это ни звучало. Будут вспоминать тебя все реже и реже, примут тот факт, что тебя уже нет в живых, и продолжат существовать дальше. Вот так вот.
Я тогда еще не знала, что ты так говоришь, потому что в этой жизни тебя мало кто искренне любил.
Твое сердце
あなたの心
Мирай
Света было мало. Я успела забыть, как выглядят закат и рассвет, в какие цвета окрашивается небо над горизонтом, а шум города лишь эхом отдавался в мыслях. Зеленые деревья, сумрак, сырость, прохлада, мертвая тишина и светлячки во тьме – мне страшно было привыкать к этому.
У тебя все было наоборот. В лесу тебе было лучше, чем в городе. Ты не чувствовал того ужаса, который охватывал меня по ночам. Ты не воспринимал этот лес как место, где ежегодно погибают тысячи людей. Для тебя он был чем-то вроде гавани, оазиса посреди шумного и суетливого мира, а мне казалось, что я живу в глубине огромного кладбища.
Я не общалась с тобой, не обменивалась ни словом.
Заморожу тебя до смерти.
Тогда я не осознавала, что делаю хуже самой себе. Я страдала от ночных кошмаров. Ситуация ухудшилась, когда днем мне начало казаться, что я вижу призраков самоубийц, я вздрагивала даже от дуновения ветра и малейшего шума. Я медленно сходила с ума и перестала отличать сны от реальности. Мне было одиноко и во сне, и наяву.
До сих пор вспоминаю ту ночь, когда я проснулась от очередного кошмара, а ты сидел рядом и смотрел на меня.
– Что тебе приснилось? – этот вопрос звучал так непринужденно, будто бы я просто осталась ночевать в твоих апартаментах.
Не знаю почему, но я была рада слышать твой голос, ощущать твое внимание. Мне постоянно казалось, что я тут совсем одна.
– Эти
