class="p1">– Условия брака таковы – слушайте внимательно: семья таинственной незнакомки ищет для нее жениха и дает за нее приданое в сто конто. Если этого будет мало и жених попросит больше, предложите двести…
– Ста конто должно быть достаточно. Не сомневайтесь.
– Как бы то ни было, я хочу, чтобы вы поняли мои намерения. Очевидно, чем выгоднее я приобрету то, что мне необходимо, тем лучше. Однако для меня самое главное – приобрести, цена второстепенна; о ней я не стану задумываться, если она не превышает половины моего состояния. Я покупаю не что иное, как свое счастье.
Эти последние слова девушка произнесла многозначительно.
– Не слишком ли высокую цену вы за него заплатите?
– О! – воскликнула Аурелия. – За него я бы отдала и все свое состояние. Кому-то счастье достается даром – им оно ниспослано свыше; кому-то, но не мне. Хотя мне грех жаловаться, потому что, не дав мне такого счастья, Господь все же смилостивился надо мной и даровал мне огромное наследство, которое позволит мне исполнить мою самую сокровенную мечту. Не случайно же говорят, что деньги могут любого сделать счастливее?
– Счастливчик тот, у кого они есть, – сказал Лемос как человек, сведущий в этом вопросе.
Аурелия, на мгновение позволившая чувствам взять над собой вверх, вернулась к своему прежнему холодному и рассудительному тону, с которым с самого начала встречи говорила о своем будущем.
– Мне осталось обсудить с вами, дядюшка, всего одну подробность. Слова не только имеют обыкновение забываться, но и бывают весьма двусмысленны. Не могли бы оформить договоренность о свадьбе письменно?
– Вы хотите, чтобы жених выразил свое согласие на бумаге?.. Конечно, это возможно, но все же не гарантирует, что он сдержит слово, и не дает законных оснований обязать его на вас жениться.
– Это не имеет значения. Я предпочитаю полагаться на его честь, а не на суд. Мне достаточно, чтобы он письменно подтвердил, что обязуется вступить в брак.
– В таком случае надо получить от него соответствующую бумагу.
– Надеюсь, в этом вы мне поможете по дружбе.
Лемос сделал вид, что не заметил иронии, с которой Аурелия произнесла слова «по дружбе». Он взял лист со своими записями и посмотрел его на свет.
– Итак, что у нас получается… Таварес ду Амарал, таможенный служащий… Его дочь – дона Аделаида, приданое тридцать конто… Доктор Торквато Рибейро… передать пятьдесят конто… Другой мужчина… от ста до двухсот конто. Не хватает только имени последнего.
Аурелия достала из бумажника визитку и передала ее опекуну. Тот уже собрался произнести написанное на ней имя вслух, но Аурелия не позволила ему сделать этого, коротко сказав повелительным тоном, какой иногда был ей свойственен:
– Запишите!
Старик Лемос переписал имя и адрес, указанные на визитной карточке.
– Это все?
– Все. Только, повторяю, от вас зависит, станет ли возможной единственная радость, которую оставил мне на этом свете Господь Бог.
Девушка произнесла эти слова с такой глубокой убежденностью, что против них оказался бессилен добродушный скептицизм Лемоса.
– Вы будете очень счастливой. Я вам обещаю.
– Сделайте возможным счастье, о котором я так мечтаю, и тогда вы получите щедрое вознаграждение.
– Вы можете на меня рассчитывать, Аурелия.
Старик Лемос пожал руку Аурелии, чьи последние слова глубоко его тронули, и удалился. Вернувшись домой, он еще долго не мог прийти в себя после пережитых потрясений.
V
Когда-то на Богадельной улице[23], ближе к площади, стоял один дом, который позднее был разрушен в ходе последней перестройки района. Фасад того дома украшали три окна с наличниками: два в гостиной и одно в кабинете, расположенном рядом с ней.
И внешний вид здания, и внутреннее убранство комнат свидетельствовали о бедности хозяев дома. В гостиной из мебели были диван, шесть стульев и два столика из жакаранды, на которых не осталось и следа лака. Обои на стенах из белых сделались желтыми, а в некоторых местах были заметны следы аккуратной починки.
Подобным образом выглядел и кабинет. Поклеенные там обои, некогда синие, выцвели и приобрели цвет старой бумаги. Комод из кедра, который использовался также в качестве бюро, шкаф из виньятику[24], письменный стол, металлическая кушетка, закрытая зеленой противомоскитной сеткой, – все эти предметы имели вид потертый, но опрятный. На стенах нельзя было заметить ни одной паутины, а на мебели – ни пылинки. Деревянный пол весь пошел щелями, но на разошедшихся досках не было ни пятнышка.
Особенностью всего дома был разительный контраст между скромностью обстановки комнат и некоторыми находившимися там личными вещами, которые принадлежали одному из обитателей дома. Так, на спинку старого стула из жакаранды был небрежно наброшен черный фрак такой прекрасной ткани, такого элегантного кроя и такой тонкой работы, что в нем сразу узнавался шик дома Ронье, уже тогда модного портного.
Рядом с фраком были остальные элементы бального наряда, вышедшие из-под ножниц того же Ронье, а также элегантный цилиндр, изготовленный лучшим парижским мастером, жувеневские перчатки соломенного цвета и пара ботинок, которые только Кампа мог сделать для своих любимых клиентов.
На сервантах располагались коробки с гаванскими сигарами самых престижных марок, какие только можно было найти в продаже. Такие сигары в то время во всей империи могли себе позволить не больше десятка истинных любителей курения.
На старом плетеном диване лежала синяя, вышитая золотом атласная подушечка с бахромой. Даже самые роскошные гостиные Рио-де-Жанейро не могли похвастаться такой изящной вещью, выполненной нежными руками аристократки.
В спальне на жалком бюро, покрытом выцветшей тканью и заваленном книгами, в большинстве своем романами, теснились пустые позолоченные бронзовые чернильницы, портсигары на любой вкус, пепельницы с тонким узором и другие безделушки.
Крышка комода напоминала прилавок парфюмерного магазина. На ней располагались не только всевозможные гребни и щетки, какими пользуются модники, но и флаконы с разнообразными французскими и английскими мужскими духами, по этикеткам на которых можно было определить, какие были от Бернардо, а какие – от Льюиса.
В углу спальни находилась целая коллекция зонтов и тростей, среди которых были весьма дорогие. Многие из них хозяин дома получил в подарок, так же как и вещицы из бронзы и яшмы, которые были небрежно брошены под стол, хотя стоили они больше, чем вся мебель в доме.
Любой заметил бы в этом контрасте свидетельство противоречия между публичной и частной жизнью человека, занимавшего эту половину дома. В то время как сам дом и его обстановка указывали на нехватку средств или даже нужду, которую испытывали его обитатели, одежда и безделушки, казалось, принадлежали богатому аристократу, представленному ко двору.
Свойственный дому контраст повторялся в его жильце Сейшасе, который в тот момент, с ногами расположившись на диване, читал утреннюю газету, положив ее на согнутые колени, как на подставку для книг.
Ему еще не исполнилось тридцати лет. Правильные черты, белая ровная кожа, мягкая каштановая бородка делали его лицо благородным и приятным. Его большие лучистые глаза бывали исполнены искренней нежности, а если загоралась любовью, то перед их блеском не могла устоять ни одна женщина. Верхнюю губу Сейшаса окаймляли усы, элегантные и вместе с тем придававшие его лицу серьезность и мужественность.
Даже такая небрежная поза не могла скрыть статности его фигуры. Он был высокого роста, стройным, но не худым. Его ступни, тогда обутые в домашние туфли, были длинными и узкими и имели высокий подъем, что придавало им аристократический вид.
Одетый в халат из бумазеи, не сочетавшийся с камлотовыми туфлями, украшенными вышивкой, Сейшас выглядел как человек, только вставший с постели. Жесткая щетка еще не касалась его волос, и они элегантно волнились.
Несколькими минутами ранее Сейшас умылся и, надев халат, направился в гостиную, а по пути туда подошел к двери, выходившей на лестницу, чтобы взять утреннюю газету. Он принадлежал к числу тех, кто считает, что останется в неведении и с пустой головой, если, проснувшись, не расшевелит свой дух этими полотенцами, которыми цивилизация вытирает лицо публике каждое утро.
Лежа
