как он со всем этим связан? И что здесь делает?
– Он с радостью задаст нам тот же вопрос, – отвечал Бутч, заматывая подбородок и шею шарфом, призванным укрыть и от холода, и от любопытных глаз. Он бессчетное количество раз закрывал пол-лица платком, чтобы не быть узнанным, но даже теперь, в Нью-Йорке, в тысячах миль от родного дома, не чувствовал себя в безопасности. – Гарриман родом из Нью-Йорка. Это его территория. Не наша.
Они с Сандэнсом и Этель катались на коньках в парке, а потом на трамвае доехали до мюзик-холла и постояли под полотнищем, которое щелкало и свистело на февральском ветру – словно где-то вдали пыхтел поезд. Бутч решил, что Гарриман мог и это предусмотреть.
– Давайте завтра вернемся ее послушать, – мечтательно проговорила Этель. – Я читала о ней в газете. Говорят, она новая Дженни Линд, только куда красивее. Только представьте, она поет перед целой толпой зрителей! А так молода.
– Что еще за Дженни Линд? – спросил Бутч.
– Оперная певица. Шведский соловей. Она была очень знаменита. Гастролировала по всему миру. Да вы наверняка о ней слышали. Барнум…[8]
– Тот, что из цирка? – вмешался Гарри. – Барнум и Бейли?
– Да… Он прославился как владелец цирка. Но он устраивал множество разных зрелищ. Он организовал для Дженни Линд грандиозные гастроли по Штатам. Это было давно, но моя бабушка ее слышала. И потому говорила, что у меня голос, как у Дженни Линд.
Голос у Этель и правда был неплохой. Она пела в гостиной у мисс Фанни Портер, а потом уходила наверх с джентльменами, которые ее выбирали. Мисс Фанни держала самых отборных девиц во всем Сан-Антонио, и Этель там платили больше всех, но сама Этель явно мечтала о другом. Она рассматривала вход в мюзик-холл, и по лицу ее растекалась тоска. Но Сандэнс, казалось, ничего не замечал.
– Давайте купим билеты. Почему нет, а, Этель? – произнес Бутч, оглядываясь в поисках кассы.
Сандэнс мрачно взглянул на него. Нос у него покраснел, зубы стучали. В первые пару недель Нью-Йорк ему нравился, но стоял февраль, и в городе было не только холодно, но в придачу сыро и слякотно. Они мечтали поскорее отплыть отсюда, хотя и знали, что условия на борту «Герминиуса» будут и того хуже.
– Ну конечно. Давайте купим билеты. И сядем прямо под носом у Гарримана, – пробурчал Гарри.
– Тебя никто не узнает, Гарри. Мы слишком далеко от Техаса, – возразила Этель.
Фотография, которую заполучило Детективное агентство Пинкертона, была сделана в Форт-Уорте. Уилл Карвер и Бен Килпатрик захотели сняться всей бандой – что за идиотская мысль, – и Бутч дал себя уговорить. Он вечно давал кому-нибудь себя уговорить.
– Теперь ты гораздо лучше выглядишь, – продолжала Этель. – А у Бутча волосы отросли и потемнели, не то что на фото. И усы стали гуще.
– Это уж точно. У тебя, Кэссиди, будто беличьи хвосты из носа торчат, – сказал Гарри. Он говорил так уже не в первый раз, но Бутч не обращал на него внимания.
В детстве Бутч был светловолосым, как ангелочек. Когда голос у него начал ломаться, волосы были уже медовыми, с золотистым отливом, а к тому моменту, как он впервые ограбил банк, потемнели до каштановых. С каждым годом волосы все темнели, как и его сердце. Теперь он уже не походил на мальчишку, каким был, когда в восемнадцать лет ушел из родного дома. Ему уже давно было не восемнадцать, и он оказался далеко от долины Бивер[9].
Они купили билеты на выступление Джейн Туссейнт, пополнив казну «Объединенной Тихоокеанской железной дороги». На следующий день Гарри и Этель отправились в гости к сестре Гарри, в Нью-Джерси, а Бутч вернулся в Карнеги-холл. Забавно, Бутч всегда думал, что Гарри сирота, и только с месяц назад узнал, что это не так. Почти все в банде были сиротами – или попросту не говорили о тех, кого покинули или подвели. Но у Сандэнса имелись родные, и он хотел познакомить с ними Этель.
Бутча он не пригласил, да тот и не рвался поехать. Не хватало еще взваливать на себя ответственность за родню Гарри. Он и так уже чувствовал себя ответственным за его женщину. Лучше ему держаться подальше от семьи Сандэнса. Если они хоть немного похожи на Гарри, то непременно вынюхают, кто он такой, и постараются получить премию за его поимку.
Бутч не думал, что хоть кому-то из богачей, собравшихся в набитом до отказа зале нью-йоркского мюзик-холла, взбредет в голову присмотреться к нему, даже если он весь вечер просидит у них прямо под носом. И все же рисковать не хотелось – не теперь, когда ему предстояло вот-вот навсегда уехать. Поэтому в третий вечер он подождал у служебного входа в театр, пока дверь не распахнулась и не выпустила на улицу мужчину, крайне увлеченного собственной сигарой. Бутч придержал дверь, шагнул за порог и чуть не упал, споткнувшись об огромный мешок соли, лежавший прямо в проходе. Соль фирмы «Ноубл Солт», прямиком из Солт-Лейк-Сити, как и сам Бутч. Перешагнув через мешок, он двинулся дальше неторопливой походкой, которую отточил за годы преступной карьеры.
Приятная улыбка, спокойный голос и четкий план открывают почти все двери. Нужно просто зайти в помещение, понимая, чего ты хочешь, взять это и уйти. Если ты достаточно крупный парень – или достаточно дружелюбный, хотя бы с виду, – мало кто станет тебе противоречить. Как раз поэтому Бутч безнаказанно грабил банки и поезда, умудряясь не убивать невинных. Множество невинных все же погибло, – не согласилась совесть.
– Не от моих рук, – возразил он.
Все рано или поздно попадаются. И ты попадешься, – бросила совесть. В этом он не сомневался. И все же он отогнал от себя все мысли об этом и сосредоточился на Джейн Туссейнт. Вид из-за сцены открывался не лучший, однако здесь имелся табурет – наверное, для рабочего, который открывал занавес, хотя его нигде не было видно. Бутч прихватил табурет, отыскал себе место за пыльными кулисами, сел, положив руки на колени и уперевшись каблуками в перекладину между ножек табурета, и взглянул в дырочку в заднике. Он сказал Гарри, что смотреть на певицу не хочет. Он хотел только слушать, хотя отсюда мог неплохо рассмотреть ее узкую спину.
Волосы у нее были собраны в высокую прическу, а перья и самоцветы, вплетенные в пряди, сияли в свете софитов, едва она поворачивала голову. На ней было огненно-красное платье, плотно облегавшее грудь, с неширокой юбкой, позволявшей делать лишь небольшие шажки.
В
