требующим его постоянного присутствия, а его сына, королевича Владислава, в надежде, что «его величество король сохранит в целости и неприкосновенности Святую апостольскую церковь и веру по греческому обряду, а также старинные законы народа ни в чем не нарушит, прибавя к ним еще новые, наделив народ лучшими правами, которых до этого не бывало в государстве Московском» (речь, видимо, шла о вольности боярства). Сигизмунд обнадежил их в этом.
Марина после бегства Вора некоторое время надеялась, что ее особа привлечет наконец всеобщее внимание. Потом она ждала, что Сигизмунд сделает ей какое-нибудь предложение. 5 января она напоминала королю: «Если кем на свете играла судьба, то, конечно, мною: из шляхетского звания она возвела меня на высоту московского престола только для того, чтобы бросить в ужасное заключение; только лишь проглянула обманчивая свобода, как судьба ввергнула меня в неволю, на самом деле еще злополучнейшую, и теперь привела меня в такое положение, в котором я не могу жить спокойно, сообразно своему сану. Все отняла у меня судьба: остались только справедливость и право на московский престол, обеспеченное коронацией, утвержденное признанием за мною титула московской царицы, укрепленное двойною присягою всех сословий Московского государства. Я уверена, что ваше величество по мудрости своей щедро вознаградите и меня, и мое семейство, которое достигало этой цели с потерею прав и большими издержками, а это неминуемо будет важною причиною к возвращению мне моего государства в союзе с вашим королевским величеством».
Сигизмунд, однако, не вспомнил о ней. Узнав о признании тушинцами королевича Владислава, Марина решила предотвратить беду своим непосредственным вмешательством в события. В один из дней она показалась на улицах Тушина – бледная, в слезах и с распущенными волосами, – уговаривая своих «подданных» оставаться верными Вору. Успеха это представление не имело, тушинский «дворец» Марины опустел. 13 января она писала отцу: «Я, несчастная, будучи испытуема от Господа Бога такой заботой, не могу ничего придумать для своего облегчения и ничего хорошего не могу ожидать в таком смятении. Войско не согласно после ухода царя: одни хотят быть при царе, другие при короле. Если когда-либо мне грозила опасность, то именно теперь, ибо никто не может указать мне безопасное место для приличного и спокойного жительства, и никто не хочет посоветовать мне что-либо для моего блага».
Впрочем, если бояре бесповоротно отреклись от Вора, то у поляков было семь пятниц на неделе. Поскольку Сигизмунд не дал боярскому посольству никаких гарантий об уплате жалованья тушинским конфедератам, последние стали подумывать об уходе в Калугу. «В нашем лагере, – уверяет Мархоцкий, – большинство было таких, которые хотели поддерживать предприятие Дмитрия и отыскать его самого». В Калугу для переговоров с Вором поехал Януш Тышкевич. Он встретил очень хороший прием и вернулся с письмом Вора, в котором тот жаловался на козни Сигизмунда и обвинял Рожинского и московских бояр в намерении убить его. Лишь только «воинство приведет в Калугу его величество царицу», заверял Вор, он тотчас уплатит им по 30 злотых на коня.
Еще успешнее действовали интриги Марины, вновь воспрянувшей духом. Другой тушинец, Кобежицкий, свидетельствует: «Эта необыкновенно умная женщина обходила лагери польских рот, умоляла, обещала щедрые награды, в отдельные отряды посылала своих надежных поверенных и всякими средствами, не всегда согласными с женским целомудрием, так умела повлиять на настроение солдат, что отвлекла их от короля и укрепила в них преданность Дмитрию».
Яростно и слепо билась она о прутья клетки, в которой очутилась, не понимая, что выхода у нее, собственно, уже не было.
Ее поведение породило разброд в тушинском лагере и довело дело до междоусобицы. Казаки и татары попытались покинуть Тушино, чтобы присоединиться к Вору, но атаман Заруцкий, который в это время еще не связал свою судьбу с Марининой, донес об их намерении Рожинскому. Поляки ударили на беглецов, в жаркой схватке казаки и татары потеряли до 2000 человек, но все-таки пробились в Калугу. Вместе с ними ушли князья Трубецкой, Засекин и Шаховской.
Тучи сгустились над головой Марины, чьим проискам поляки приписали дезертирство казаков и татар. За ней зорко следили, а Рожинский был не прочь поскорее отослать ее Сигизмунду. Теперь и ей не оставалось ничего другого, кроме бегства в Калугу, где она еще могла отстаивать свои права. Об этом ее намерении Вора уведомил один поляк, выехавший из Тушина под предлогом заготовки капусты для лагеря и бежавший в Калугу.
В день перед побегом Марина написала тушинцам письмо, которое оставила в своем доме: «Не могу и дальше продолжать оставаться к себе жестокой, попрать, отдать на произвол судьбы… и не уберечь от окончательного несчастья и оскорбления себя и свой сан от тех самых людей, которым долг повелевает радеть обо мне и защищать меня. Полно сердце скорбью, что и на доброе имя, и на сан, от Бога данный, покушаются! С бесчестными меня ровняли в своих собраниях и банкетах, за кружкой вина и в пьяном виде упоминали! Тревоги и смерти полно сердце от угроз, ибо не только презирают мой сан, но и замышляли изменнически выдать меня и куда-то сослать и даже побуждали некоторых к покушению на мою жизнь!.. Теперь, оставшись без родителей, без родственников, без кровных, без друзей и без защиты, в скорби и мучении моем, препоручив себя всецело Богу, вынуждаемая неволей, я должна уехать к своему супругу, чтобы сохранить ненарушенной присягу и доброе имя и хотя бы пожить в спокойствии и отдохнуть в своей скорби… Посему объявляю это перед моим Богом, что я уезжаю для защиты доброго имени, добродетели, сана, – ибо, будучи владычицей народов, царицей московской, возвращаться в сословие польской шляхтенки и становиться опять подданной не могу…»
В конце письма с чисто женской логикой она заявляла: «Я знаю, что могу рассчитывать на вас, итак, я покидаю вас!»
В ночь на 23 февраля Марина, переодевшись в казацкое платье, в сопровождении пани Казановской, пажа и десятка казаков, тайно покинула Тушино. В пути количество казаков увеличилось до нескольких сотен. Но ей не повезло. В темноте она заблудилась и вместо Калужской дороги попала на Дмитровскую. Под Дмитровом беглецов изловила стража Сапеги, который в то время из-за приближения войска Скопина снял осаду Троицы и отошел ближе к Москве. В лагере Сапеги неожиданной гостье обрадовались и оказали торжественную встречу. Марина в гусарской форме вышла к войскам и «своей скорбной речью и лицом… взбунтовала много воинства». С Сапегой она заигрывала, и тот, даже в пьяном виде, не забывал величать свою хорошенькую подругу государыней, однако советовал ей на время
