вы с Рейнаром всегда играли вместе, оставляли меня одну. И еще, знаешь, порой я так хотела, чтобы у меня тоже не было дара! Чтобы и меня родители жалели, возили ко всяким специалистам. Чтобы просили учителей быть со мной поласковее, – сестра закрыла лицо ладонями. Дальнейшие слова ее прозвучали глухо, невнятно. – Затем родилась Вэйна, и… Конечно, ей требовалось много внимания. Тогда я уже понимала, что родителям сложно приходится. Старалась не беспокоить их лишний раз. Мне было так одиноко! И тут появился Диего, его письма. С ним я делилась тем, чего никогда никому не рассказывала. Он так поддержал меня, когда пропал Рейнар.
Я вспомнила, что после трагедии мы все окончательно отдалились друг от друга. Родители загружали себя работой, мы с Лилией постоянно ссорились, у Вэйны участились припадки. В этот момент кто-то из нас должен был протянуть руку другим, сплотить. Но, увы, никто этого не сделал.
– А потом… – голос Лилии дрогнул. – Диего стал писать реже, более формально. Уже тогда я почувствовала, что мы вряд ли будем вместе. Но надежда, знаешь ли… Помню, я считала тебя такой дурочкой, Энрике: ты так верила всем этим легендам из книги, выполняла какие-то ритуалы, надеясь вернуть Рейнара.
Надо же, я почти забыла об этом. А ведь больше месяца рисовала специальные знаки на деревьях, зажигала ароматные палочки Орлии – символы жизни, заговаривала воду.
– Есть одно музыкальное произведение, очень сложное. Ходили слухи, будто тот, кто за месяц научится исполнять его без ошибок, сможет исполнить желание. Я играла каждый день по многу часов, часто пальцы немели, руки сводило судорогой. И, знаешь, я смогла! Я до сих пор могу сыграть его без ошибок, в любое время дня и ночи. Только вот желание мое не сбылось.
– Лилия, я же ничего не знала, меня не посвящали в семейные дела. Одно время замок был полон твоих ухажеров, тебя заваливали письмами и подарками, приглашали на званые ужины. Как я могла догадаться… Я лишь удивлялась, что ты со всеми холодна, никого не выделяешь, даже самых лучших, даже…
– Ричарда? – И сестра, подмигнув, добавила: – Я знаю про письма.
– Откуда?..
– Слушай, Энрике, я никогда не была, да и не стремилась стать твоей подругой. Но я была тебе сестрой, – пояснила Лилия раздраженно. – Я заметила, что с тобой происходит, когда Ричард рядом. И, чтобы помочь, стала приглашать его к нам почаще. Давала вам столько времени наедине. Посылала Ричарду открытки, просила продолжать писать. Врала, что сама писать не люблю, поэтому редко отвечаю и все такое… А ты, трусиха, так ничего и не сделала.
Я не выдержала, бросилась Лилии на шею. Сестра, которую я всю жизнь считала плаксивой, капризной и чересчур горделивой, помогала всем вокруг – в то время как я слонялась без дела, бесконечно жалея себя. Лилия ухаживала за растениями, которые могли принести лишние деньги в наш дом, играла на фортепиано и сладкоголосо пела на званых вечерах, пока папа договаривался о сделках с восхищенными слушателями. Аккуратно подталкивала нас с Ричардом друг к другу. Она во всем оказалась намного лучше меня. Наверное, и теперь она оставалась человеком, которым мне еще только предстоит стать.
– Когда я узнала о вас с Диего, то не смогла поверить ушам, – Лилия отстранилась. – До последнего думала, никогда не прощу. Но когда ты вышла из кареты… Энрике, почему ты такая худая? С обрезанными волосами, лицо осунулось. Свалилась в горячке в первый же вечер. Что с тобой случилось? Диего довел тебя до такого?
– Нет, что ты! Просто поездка выдалась не из легких. Диего хотел изучить, как ведут хозяйство в горах, как возделывают земли. В одной деревне мы заразились; болезнь изматывающая, но не смертельная. Не успели уехать: поселение оградили, пришлось несколько месяцев ждать человека с лечебным даром. Обычные доктора не справлялись.
Рассказ получался гладким, красивым; я удивлялась тому, что, оказывается, умею так хорошо лгать. На задворках сознания горело жесткое, птичье: «Никому не рассказывайте!», перед глазами вставало хищное лицо с тонкими губами.
Когда я закончила рассказ, Лилия вздохнула:
– Что же, ничего не изменишь. Диего сделал свой выбор, а мне чужой мужчина не нужен.
– Поедем в столицу! – Я взяла сестру за руки. – Познакомлю тебя с Авророй, с другими дядиными друзьями. В столице много музеев, театров, чего только нет. И достойных людей там тоже много.
– Я бы очень хотела. Но без меня многие растения в оранжерее зачахнут, а такой расклад мне не нравится. Не уверена, что когда-нибудь смогу жить где-нибудь еще, даже временно.
В этот раз мы долго молчали. В небе проступила розовая полоса. Бившийся о ночник мотылек, словно заметив ее, устремился к приоткрытому окну. Взмах крыльев, и вот он уже снаружи, летит навстречу настоящему солнцу. Проследив за ним взглядом, Лилия сказала:
– Знаешь, незадолго до твоего приезда Вэйна нарисовала кое-что странное. Левой, правдивой рукой. Мы с мамой вошли в комнату, когда она заканчивала… Мама просила никому не говорить, но…
– Она меня нарисовала? – Сердце пропустило удар.
Ни в одном рисунке Вэйны, ни в правдивом, ни в приукрашенном, не было меня. Мама с папой, Лилия, Рейнар, прислуга – всех она изображала. Даже нянюшку Илаю, которую никак не могла помнить. То, что Вэйна никогда не рисовала меня, очень тяготило.
Лилия покачала головой.
– Значит, нет? – уточнила я с горечью.
– Не знаю. Контуры полуоткрытой двери, а за ней – фигура женщины; она подняла руку, словно прощается. Рисунок небрежный: слишком много линий, штриховки. Лица совсем не видно, не разобрать, кто это. Не думаю, что это ты. Знаешь, я боюсь, вдруг Вэй нарисовала себя. Вдруг она…
– Этого не случится.
Я чувствовала – нет, знала наверняка, – что прощаться будет не Вэйна.
Осознание пришло как вспышка. Внезапно вспомнила, что случилось, когда я потянулась к окну северной башни. Вспомнила все странные сны, мучившие меня в проклятых землях; в них словно был какой-то особенный смысл, ответ – то, чего нельзя было забывать. Вспомнила «Чародейство» и разговор, случившийся после того, как затихли последние ноты.
«Ты стала последним ребенком, которого я держала на руках, которому пела песни. Ты же придешь со мной попрощаться?»
«Конечно. Как только окажусь дома. Если окажусь…»
«Окажешься».
Но тогда, после неудавшегося побега, я в этом сильно сомневалась.
Я посмотрела в окно. Рассвет наступил, северная башня уродливо чернела на фоне неба, затянутого розовой дымкой. Обращенное в мою сторону окошко было мутным, таким же, как и всегда.
Когда ночью я села на подоконник и высунулась наружу, чтобы лучше расслышать, бабушка повторила
