раненный боец.
– Я так понимаю, исчезновение гуся с полосой на хвосте ваших рук дело? – продолжил строгим тоном Холмс.
– Естественно, – спокойно ответил секретарь, сделавшись наконец серьезным. – Впрочем, не совсем. Я бы обошелся без напарника, если б умел вскрывать замки и если бы у миссис Окшотт не было такого здоровенного мужа. А так я подумал: случись мне наткнуться на заднем дворе на этого детину, крепкий помощник в части физических навыков за скромную долю мне бы не помешал. Иначе мистер Окшотт выбил бы из меня дух своими кулачищами или прирезал бы, словно одного из гусей своей женушки.
– Значит, все-таки Хорнер! – воскликнул Холмс.
– Бог с вами! – хохотнул Кьюсек так, что подавился дымом. – Конечно, нет! Хотя первое время, едва он только вышел на свободу, я к нему присматривался. Думал привлечь к делу. Но он решил, как это у вас называется, встать на путь исправления. Большей глупости и представить нельзя: покончить с прошлым, чтобы заняться пошлым. Ужас, одним словом!
– В конце концов, стремление человека стать лучше, чище и стряхнуть с себя грязь прежних грехов достойно похвалы, а не осмеяния! – воскликнул я. – Тем более в Рождество, такой особенный день!
– Вот именно, – кивнул мне Кьюсек с такой простой радостью, что я смешался, испугавшись, что выразился недостаточно ясно и что мои слова каким-то образом сгодились в качестве бурной поддержки этого мошенника. – Он же верующий человек! Каким бы дурачком он ни был, должен же он понимать, что божий дар не дается зря! Коль Господь наделил его такими руками, значит, несомненно, он возложил на него вполне четкую и достойную миссию – вскрывать замки и сейфы, взламывать двери и оконные рамы, и не ему, недалекому простачку Хорнеру, судить о том, что хорошо, а что плохо. Замысел Создателя недоступен нашему разумению, и нельзя пренебрегать его волей! Попомните мои слова, этот глупец еще поплатится за свое отступничество! Впрочем, хватит уже о нем. Когда я осознал, что за дурь осквернила его голову, то понял, что найду кого-нибудь другого, а его использую как приманку. Для вас, мистер Холмс, уж не взыщите. Еще до того, как вы по моей просьбе взялись следить за ним, я убил на то же занятие целый месяц. Поэтому я знал об этом чертовом гусе, так как сентиментальный болтун Джонни всякий раз, как захаживал к своей кумушке, принимался громко мечтать о том, как славно проведет свое первое Рождество на свободе. Естественно, идея запихать камень в гусиный зоб пришла мне в голову задолго до того, как я разыграл ее рождение перед вами. Но я помалкивал до поры. Важно было, чтобы вы сами услышали их беседу и пересказали ее содержание мне. Выходило так, будто это вы навели меня на удачную мысль.
– Подождите, – перебил его бахвальство Холмс. – Но я сам наводил справки о Хорнере. Что значит решил покончить с прошлым? Мне подтвердили, что графиню предупредили об освобождении опасного вора и о том, что он взялся кружить возле отеля…
– Ага! И пытался, привстав на цыпочки, заглянуть в окна третьего этажа, – ухмыльнулся Кьюсек. – Я разочарован таким ответом, мистер Холмс, потому что он свидетельствует о небрежности. Вашей проверке недостает тщательности. Графиню предупредили, потому что таковы формальности. Изображения побрякушек ее светлости давно не покидают газетных полос, сделавших постоянной темой обсуждения их восхитительный вид, экзотическое прошлое, но в первую очередь – баснословную стоимость. Я был в ужасе от такой ситуации, понимая, что если не я, то кто-нибудь другой обязательно их умыкнет. Хорнер не единственный такой умелец. В Скотленд-Ярде не в курсе насчет его светлых намерений, зато там прекрасно известна его репутация. Поэтому лицам вроде ее светлости, кому счастливое положение привило легкомыслие, выходящее даже за те рамки, что приняты в их кругу, полиция периодически пытается, что называется, вправить голову. Нас предупреждали не только о Хорнере. Подобной публики в Лондоне предостаточно. Не знаю, как долго еще продержится в его башке эта блажь с перерождением, но во всяком случае возле отеля он не появлялся и вообще интерес к имуществу графини никак не демонстрировал. Так что здесь, уж извините, я позволил себе немного ввести вас в заблуждение. Что поделать, мне требовалось напустить туману, выставить Хорнера в таком свете, чтобы вы, не сомневаясь, клюнули… простите, согласились взяться за мой заказ.
– То есть вы уже тогда собирались выкрасть гуся с камнем и выставить меня в моей охоте на Хорнера посмешищем?
– Второе, поверьте, не было целью как таковой. Пусть это утешит вас, мистер Холмс. Просто подобные планы с отвлекающими обманками всегда подразумевают наличие тщеславного простака, увязшего в деле с незавидным багажом и потому вынужденного молчать. После того как вы от души посмеялись вместе со мною над вашим другом, я уже не сомневался, что вы именно тот, кто мне нужен. Если б я не втянул вас в преступление, кражу с последующей фальсификацией улики, и не выставил бы вас круглым дураком, вы бы, не найдя камня у Хорнера, подняли шум и первым устремились бы по моему следу. А так вам бы пришлось молча проглотить эту горькую пилюлю, радуясь, что о вашем нечистоплотном обращении с законом известно лишь тому, кто посулил вам за это немалую выгоду. Согласитесь, это был гениальный план!
– Что толку, если он пошел прахом? – ответил Холмс, равнодушно пожав плечами, и это его естественное движение хуже презрения обожгло глумящегося Кьюсека. – Во всей этой бесстыдной похвальбе, что мы только что услышали, есть лишь один эпизод, достойный внимания. Определяющий и, уверен, настолько живописный, что я дорого бы дал за возможность полюбоваться им лично. К моему разочарованию, вы предпочли обойтись без зрителей, а потому я прошу вас, дабы бессмертная сцена не осталась вовсе неоцененной, позабавьте нас хотя бы рассказом о том, как вы, несчастный жулик, потрошили несчастного гусака и искали несчастный алмаз… Ах, Кьюсек, признайтесь, где только вы его не искали!
Эта насмешка стоила всех издевок Кьюсека и разом вернула всё на свои места. Он это понял не хуже нас. Я вспомнил, как рождественским утром он поднял нас с постелей, примчавшись, едва лишь рассвело. И выглядел еще жальче обычного. Но я тогда списал это на волнение, не догадываясь, какое крушение он пережил всего несколько часов назад. Его интересовало только одно: всё ли я правильно сделал, не напутал ли чего. Его вопросы были навязчивы до бесконечности, но и это казалось вполне естественным. Теперь-то я понимал истинное значение того отчаянного выражения, с каким он заглядывал мне
