«Шанелью» и подставила свой локоть. – Я, как старшая в нашей семье, сама тебя ему в руки отдам, Катька. Ой, Ира, заживём же мы с тобой без этой занозы! Мороженое есть ложками будем.
– Мам… – сквозь слёзы протянула мама и поправила моё платье, когда мы остановились у стеклянных дверей.
– Не реветь! Её и так сейчас «кондратий» хватать начнёт…
И ведь бабушка моя была права… Теперь всё понятно стало. Все вопросы мигом лопнули. А я-то всё голову ломала почему мы так рано приехали, почему меня поселили в не по-царёвски скромный угловой номер, окна которого выходили на парковку, а не во внутренний двор.
Как только я сделала шаг, все погасло… Солнце уже закатилось за горизонт, решив не мешать Царёву творить чудо. Лишь тусклая подсветка тянулась вдоль извилистой тропинки, усыпанной алыми лепестками роз.
Шаг… и заиграла тихая музыка, что усиливалась постепенно.
Шаг… и медленно стали зажигаться свечи. Огромные колбы вспыхивали, освещая собравшихся гостей, чьи лица были озарены счастливыми улыбками.
С каждым шагом колбы загорались одна за другой, а я ощущала себя мотыльком, что летит на пламя.
Толпа незнакомых гостей закончилась, а сердце сжалось, когда я увидела родных. Подруги смеялись, бросая в меня лепестки, парни хлопали, а родители стояли, крепко обнявшись.
– Уверена? – хмыкнула бабушка, пряча за напускной бравадой слезы. – Я сейчас быстро тачку поймаю и умчу тебя в «Яблоневый».
– Не умчишь, Любовь Григорьевна, – сжала сухую руку бабушки. – Сама же знаешь, что уже никуда от него не денусь. Царёва я…
– Эх, повезло же мужичку, – рассмеялась бабуленька, но я не успела на нее шикнуть, чтобы не портила романтику момента, потому что меня одернули. Мягко так, но уверенно… По лицу мамы, что закрыла рот ладонью, все стало понятно. Я обернулась, сталкиваясь с холодными серо-голубыми глазами.
– Прости, Любовь Григорьевна, – сильная мужская рука сжала мои пальцы и вложила под свой локоть. Иван Петрович улыбнулся, не таясь, что делает он это через силу. – Ты моя единственная дочь. Я, конечно, козёл, но лучше уж я сам отведу тебя в руки к Царёву.
– Это мой путь, Иван Петрович, и если я и упаду, то сама, – прошептала я и сделала шаг, отчаянно сжимая его локоть. Это уже было другое ощущение… Чувствовала, как он дрожит, как срывается его голос и как горят глаза. – А теперь веди меня к моему мужу.
Пиминов уронил голову, но лишь на мгновение, а потом сделал шаг и даже улыбку на лицо натянул. Шли под удивленные вздохи, внимательно следя за лепестками… Сделав ещё несколько шагов, я зажмурилась от яркого света софитов, что внезапной вспышкой раскрасили озеро, над которым взлетели сотни птиц, нарисованные лазером на темном небе. Яркие лучи пронизывали темноту и окашивались в алый свет, проникая сквозь огромные алые паруса, что развеивались на мачтах. Корабль, конечно, был не настоящий, но, если бы вместо искусственного водоема здесь было озеро, Царев бы и думать не стал. Но паруса!!!! Паруса были настоящие… огромные, ошеломляющие и вызывающие детский восторг! Они развевались на ветру, слепя сочностью цвета и бросая блики на причал, где меня дожидался мой фокусник-иллюзионист. Сердце мое замерло. Жизнь на паузу встала, чтобы сохранить этот момент…
Царёв жадно ловил мой взгляд, словно впитывал каждую эмоцию, что рвалась наружу вместе со слезами счастья… Я выпустила руку отца и, нарушая все правила приличия бросилась по тропинке, поднимая подолом платья яркие лепестки роз в воздух. Царёв раскрыл свои объятия, и уха коснулся выдох облегчения.
– Ты сумасшедший, Царёв! – визжала я, не обращая внимания на несколько сотен гостей, что остались позади. – Как я тебя люблю!
– Всё или ничего, Царёва… Всё или ничего…
Конец.
