помощью танго, а по ночам таскаюсь по клубам. Работаю я с детства, сначала конкурсы, потом фестивали, подтанцовки, потому что маме тяжело меня было растить одной, особенно после того, как умер дедушка. Я и посуду мыла в кафешке, и полы на заправке и ничего… Жива, здорова и стою тут перед вами, ни разу не сломленная, потому что это жизнь, Иван Петрович. И у нее заготовлены правила игры для каждого. Свои я выучила назубок – не надейся на чудо, а шевели задницей. И если вы думаете, что меня пугает отсутствие пентхауса и дома на берегу моря, то сильно ошибаетесь.
Закрыл глаза, впитывая её слова. В них не было страха и паники. Девчонка моя искренне пыталась переубедить твердолобого старика смириться со своим выбором, не понимая, что они так не могут. Наши семьи воевали много лет, по привычке, давно позабыв об истинной причине их вражды. Катились по инерции, сталкиваясь друг с другом лбами при любой возможности. Поймав легкую мысль где-то на задворках мозга, улыбнулся. А что, если Катерина сможет остановить это?
– Вы сделали для меня самый большой подарок, Иван Петрович, когда бросили, позволив расти в нормальной среде, где дети ругаются, мирятся и иногда дерутся на заднем дворе школы. Спасибо огромное. Но и мужа вы моего не знаете, – рассмеялась Катя, позволяя моим лёгким расслабиться. – Он построит дом даже из говна и палок, поэтому раз уж нас с вами связывают кровные узы, то натяните свою дежурную улыбку и просто порадуйтесь за дочь.
– Я не могу радоваться, когда ты совершаешь ошибку! Если ты не остановишься, я сам сотру «Яблоневый» с лица земли! – захрипел Пиминов и вскочил с кресла.
– А вот в этом я сомневаюсь. Вы слишком плохо знаете Царёва. И не дай Боже, чтобы он стоял за дверью и слушал нас…
Я не выдержал и рассмеялся, заполняя коридор своим громким, почти истерическим смехом. Девчонка моя…
– Царёв, я голову тебе откручу, если ты войдешь! – сквозь смех кричала Катя, топая каблучком по паркету. – Ты слышишь?
– Слышу…
– Ива… Папа, – хрипло выдавила из себя Катерина и сделал несколько шагов навстречу красному от гнева Пиминову. – «Яблоневый» давно уже выкуплен Царёвым, я готова голову на это поставить. Верно, муж?
– Верно, жена, – я всё никак не мог остановиться. На мой смех прибежали из бара Королёв и Керезь. Парни замерли в конце коридора с бутылкой водки в руке. Они растерянно осматривали пустой коридор и смеющегося меня. Ох, как права… Когда я понял, что судебка с присвоением особого статуса посёлку беспросветно долгая и неоправданно трудоёмкая, решил просто выкупить его.
– Ты можешь и дальше сыпать угрозами, а можешь попытаться познакомиться со своей дочерью. И тут выбор только за тобой. Только помни, что с каждым твоим ультиматумом ты отодвигаешься на километр дальше от меня. А мне всё сложнее принять тот факт, что во мне течет твоя кровь. И вообще, давай поспорим?
– Не понял?
– А ты уже через месяц влюбишься в меня, Иван Петрович…
Я снова рассмеялся, закурил и пошёл на улицу, понимая, что все у нее и без меня под контролем. Не устоит Пиминов… Сначала проспорит, влюбившись по уши, потому что моя голубоглазая фурия не даст ему ни малейшего шанса на отступление, а потом и вовсе звонить каждый час начнёт, а может, и с дедом помирится… Кто знает?
В мире так много горя, обид и упущенных возможностей, что порой дышать становится сложно, потому что мозг наш устроен так, что обрабатывает абсолютно любую информацию, а вот нервная система остро реагирует на боль и несправедливость…
Мы словно зацикливаемся на этом, забывая о том, что в этом же мире ещё есть любовь, семья, дружба, да секс, в конце-то концов! Вот Катька – она другая… Она дышит счастьем, множит его и заставляет всех ощущать то, что было забыто в ворохе будней.
Катерина Царёва
Пряталась за плотным тюлем, наблюдая, как Царёв о чём-то разговаривает с моим новоиспеченным «папочкой». Внутри все бурлило от неприятия одной мысли, что у меня есть отец. С детства у всех был, а у меня нет. Но я как-то просто к этому отнеслась, у Батюка и велосипед был «Лёвушка», что теперь, рыдать из-за этого? Не дождутся! И сейчас не буду.
Саша улыбался, несмотря на разгневанное лицо Пиминова. Тело его было расслаблено, глаза хитро прищурены, а губы изогнуты в фирменной полуулыбочке, а значит, всё хорошо…
– Катерина, у нас всё готово, – Юлия Викторовна вошла в номер и ахнула, закрыв ладонями лицо. – Ты прекрасна!
– Ну, Юль Викторовна? Признавайтесь, как вам невестка? – мой смех было не сдержать. Напряжение, что с утра ещё делало попытку обосноваться в душе, растворилось сигаретным дымом и стерлось жаркими поцелуями мужа. Сначала опешила, увидев Пиминова на пороге гостиничного номера, даже хотелось сбежать, чтобы не знать, для чего пришёл этот старик. Но потом отпустило… Осознание того, что я счастлива, обрушилось на меня жаром пламени. А все плохие воспоминания растворились, как и не было их вовсе. В какой-то момент мне даже жалко его стало… Он вырос в семье, в которой его не научили любить. Осознала, что всё могло быть иначе, если бы я росла не в старом особнячке с колоннами, наполненном смехом гостей и лёгкой фортепианной музыкой из-под волшебных маминых рук, а рядом с ним, и тошно стало. А потом сердце треснуло, выпуская всё, что пряталось внутри.
Он всё равно будет отцом. Пусть чужим, незнакомым, но отцом. И пусть видит, что я не загнанный зверёк, а человек, который любит… А я люблю! Причем так, что сердце заходится. Оно словно чувствует ЕГО…
Знала, что Царёв стоит за дверью. Просто ощутила его теплом, что заструилось по спине. Слушает, давая возможность самой договориться. Слышала его дикий хохот в коридоре, видела растерянность в лице Ивана Петровича и понимала, что права была… Царёв дал слово, что моему дому ничего не грозит, значит, так оно и будет. Царёв сказал, что любить будет до посинения… Значит так тому и быть!
– Катерина, я очень люблю тебя, – рассмеялась Юлия Викторовна и аккуратно обняла меня. – Но уже пора, а то еще пять минут и мой сын сам придёт за тобой.
– Думаете, клиент готов?
– Определённо, милая, – с другой стороны подошла мама. – Ты такая красивая, потому что счастливая.
– Только ты, внуча, держись, – бабушка курила сигаретку в открытое окно. – Потому что Царёв даже моё воображение взорвал в клочья.
– Что там? Энрике Иглесиас?
– Идём… – бабушка затушила сигарету, брызнулась
