вспоминать буйнопомешанного князя. И если бы не Евдокиюшка…
Он с трудом сдержался, чтобы не подхватить её на руки, не прижать к себе, не сказать, что до конца жизни будет верным защитником ей. Даже взгляд отвёл, чтобы она не заподозрила его о столь дерзких мыслях и не испугалась его. Взял кубок в руки, отпил, собрался с мыслями и вспомнил, о чём ненаглядная спрашивала.
— Узнали у подручных татя, что Глафира потребовала немедленно дать ей нового зелья, которое сделает меня бездетным или она сама найдет его. Старик разозлился и велел проводить Глашку, да под лед ее скинуть, но получил весточку, что московского владыко уже отравили и это послужило ему сигналом активно действовать в Дмитрове. Он решил, что всё должно произойти одновременно: моя смерть, занедужившая дружина, охваченный бунтом город. Это усилило бы беспокойство в Москве и дало бы повод выступить другим городам.
— Вот как, — кивнула Евдокия, оценив замысел.
— Дружину отравил подкупленный новик, народ на площади бесплатно угостили медовухой с дурманящими травами и только у Глафиры не было возможности подойти ко мне до известия о бунте, да и не знала она, что является частью заговора, потому не торопилась. Её же ничего, кроме моего признания Александры княжной, не интересовало.
— Узнать бы на поддержку каких городов надеялся старик, — задумчиво произнесла боярышня.
— Репешок всё выяснит. Мои люди смогли узнать только, что подручные старика не раз бывали при дворе всех моих братьев. Они передавали важным людям деньги, подарки, записки с обещаниями. Андрюшка Меньшой[11] прогнал их…— признался князь.
Умолчал Юрий только о том, что остальные братья приняли через бояр подарки, выслушали, приветили... без каких-то обещаний, но ведь не прогнали!
— М-да, размах, — протянула Евдокия и прислушалась. По коридору кто-то спешил, постукивая посохом.
— Княже! — раздался голос её деда раньше, чем он появился в дверях.
— Боярин, — усмехнулся князь, оглядывая запыхавшегося Еремея, предлагая жестом сесть.
— То большая честь, — довольно приосанился Дунин дед и втягивая живот, шустро просочился между скамьей и столом, норовя сесть поближе к князю.
В коридоре вновь послышался быстрый перестук посохов, и Евдокия шепнула Тишке, веля ему принести ещё кубки для пития. Слуга чуть не столкнулся с боярином Лыко-Оболенским и Товарковым. Оба ответили на Дунин поклон.
Товарков ей приветливо улыбнулся, подмечая цепким взглядом обстановку, схватившего булочку Еремея Профыча и строгое лицо князя.
Оболенский тоже окинул взглядом небольшую горницу, недовольно посопел, но Юрий Васильевич отвлёк их внимание на себя. А там уже боярин Еремей довольно крякнул, вытирая крошки с бороды и потянулся за следующей булочкой, всем своим видом показывая, что сидит он тут давно и основательно.
Евдокия услышала, как у Оболенского скрипнули зубы, зато дипломатичный Товарков ужом скользнул на скамью и сел по другую руку от князя.
В следующий миг в горницу вбежал ближний боярин Юрия Васильевича и начал подавать угощение, которое слуги начали заносить вереницей. Евдокия дождалась, когда князь посмотрит на нее, поклонилась и вышла.
Ей необходимо было собраться в дорогу, а князь… Он тоскливо посмотрел ей вослед и криво усмехнулся, глядя на бояр, предвкушающе смотрящих на диковинное угощение. И так жалко ему стало отдавать Дунины пироги, что поднялся, взял поднос и велел Тишке отнести в свои покои.
— Ешьте, пейте, гости дорогие, а у меня много дел, — напутствовал он московских бояр перед уходом. А у самого на душе кошки скребли. Ему казалось, что Евдокии будет грустно уезжать из его дома, а может, он всего лишь эгоистично надеялся, что ей хочется остаться …
Глава 34.
— Ты же не хотела оставлять Пушка одного! Говорила, что побудешь с ним у князя Юрия до весны, — недоумевала Милослава, придерживавшая сонного Ванюшку в сильно покачнувшемся походном домике.
— За котом присмотрит дед.
Дуня сняла шубу и положила её между братом и стенкой вагончика, чтобы Ванюшка не застудился. Стены походного возка оставались стылыми, несмотря на работающую печку.
— Как же! — фыркнула боярыня. — Они с Репешком всю ночь мёд распивали. За ними бы кто присмотрел!
— Можно Василису отправить в Дмитров …
— Хм, и то верно, — задумалась Милослава. — Пусть съездит, приглядит… — боярыня осеклась, недоуменно уставившись на ползущий бугор под одеялом. Отпрянула, но потом резко отбросила одеяло и увидела ищущего удобное положение Пушка.
— А ты как здесь? — воскликнула она.
— Сбежал от своей кошечки, — констатировала Дуня.
— Ну надо же, а она ведь понесла. Вот подлец! Обрюхатил Маркизушку и бросил.
— Козёл! — припечатала Евдокия, но мама не одобрила : ей козлы и козочки нравились.
— Мам, Еленка с отцом помирилась?
Боярыня устроилась поудобнее и лениво махнула ладошкой:
— Куда там! Она ж заявила, что выбрала себе мужа и никого другого ей не на ть . Ты ж знаешь, какая она упёртая.
— Может, она права, что борется за своё счастье? — мечтательно спросила Евдокия.
— Может, и права, — боярыня покосилась на дочь, — но с отцом так нельзя.
— А без достойной охраны отправлять дочь в дорогу можно? Ладно бы у него не было воинов, так он от жадности!
— Дуня!
— Что «Дуня»? Люди на него князю жалуются, пишут, что гребёт всё под себя и удержу не знает.
— Евдокия, то не твоё дело! Князь ему укорот дал?
— Сделал предупреждение, — буркнула она.
— Вот видишь, князь осторожен. И ты не лезь!
— Не лезу.
— Вот и умница. Я в Дмитрове полотна купила, дома сядем вышивать. Надо бы тебе побольше приданого приготовить, а то мало ли...
Евдокия кивала, как болванчик : маминой любимой темой было приданое. Ей нравилось пополнять сундуки работой своих мастериц, а потом перечислять подругам, что там лежит.
Милослава, чувствуя покладистость дочери, пришла в умиротворенное состояние и решила обдумать слова свекра. Он ей прямо заявил, что позаботится о своей кровиночке, и если Дуняшке нужен князь, то будет ей князь, а Лыко-Оболенский пусть-ка выкусит.
Милослава еле утихомирила Еремея Профыча, а то он спьяну уже договорился с Репешком вместе Дуняшкиных княжат нянчить. А Евдокиюшка хорошо придумала Василису к ним прислать! У ней не только боярин-батюшка не забалует, но и Репешок про свободу забудет. Никакого им больше стоялого меда, свиных рулек,
