пола, сыну мистера Оливера Туссейнта, Огастесу Максимилиану Туссейнту.
Орландо Пауэрс навел справки и подтвердил, что это действительно так.
– Огастес, ты теперь граф, – объявила Джейн сыну. – Единственный оставшийся Туссейнт. Каким поэтичным бывает порой правосудие.
– Я теперь американец. Я не хочу быть графом, – отвечал Огастес, но эта новость явно возбудила его интерес. – Не хочу ни в чем быть похожим на лорда Эшли.
– Это всего лишь титул. Ты сам решишь, как им воспользоваться. И сам решишь, каким человеком станешь.
– А нам обязательно жить в доме лорда Эшли?
– У него было несколько домов. Даже дом в Париже. Думаю, мы можем поселиться где захотим. Но я уверена, что к имуществу и титулу прилагаются еще и обязанности.
– Мама, тебе хотелось бы снова жить в Лондоне?
Она рассмеялась.
– Когда я жила в Лондоне, то была твоей ровесницей. Но теперь, полагаю, моя жизнь в Лондоне будет совершенно иной. Джейн Бут, вдова, – прибавила она и усмехнулась.
– Ноубл сказал, что ты всегда и во всем одерживала верх.
Она улыбнулась ему нежной, печальной улыбкой:
– Наверное, так и есть.
– Я бы лучше дождался Ноубла, – признался он. – Здесь, в Солт-Лейк-Сити.
– У нас есть время подумать. Я попрошу мистера Пауэрса стать нашим представителем в этом деле и все уладить.
– Пока мы здесь, Ноубл не вернется, – печально проговорил Огастес.
– Туда он тоже не вернется. Но он не возвращается из любви. Я в этом уверена.
– Но мама… в Лондоне Бутча Кэссиди никто не знает. И нас не знает. Лондон так далеко от Дикого Запада. И так далеко отсюда.
– И все же недостаточно далеко.
* * *
– Ван? – простонал Сандэнс.
– А?
– У тебя пули еще есть?
В залитой кровью комнатенке чересчур громко щелкнул магазин: Ван проверял, что в нем осталось. Они повели себя глупо, отчаянно, да и плана у них толком не было. Бутч всегда умело все планировал. Оказалось, что отвечать за все, от начала и до конца, куда сложнее, чем они думали.
– Ага. Есть одна, – ответил Ван. – А у тебя?
– Тоже одна. И я не стану зря ее тратить.
Ван не понял, что он имеет в виду.
– Я умираю, Ван. Но, черт дери, как же я медленно умираю.
– А я не умираю, – заскулил Ван. – Ну почему, а? У меня в руке дыра размером с кулак.
– У меня таких несколько.
– Ты думал, что так все и кончится, да, Гарри?
– Ну да. Примерно так. Но мне не жаль. Только поскорее бы уже конец. Я готов.
– Отец говорил, что ад – это то, во что мы сами превращаем свою жизнь. На что обрекаем себя… и других. Скажи, Сандэнс, мы правда превращали жизнь других людей в ад?
– Я уж точно. Даже не сомневайся.
– Ага. Я тоже, – прошептал Ван, чуть не плача.
– Нам отсюда не выбраться, Ван. Ни мне, ни тебе. Ты ведь… это понимаешь?
– Со мной еще не покончено, Гарри. Я не умираю.
– Ты ведь знаешь, что все эти федералес считают тебя Бутчем Кэссиди.
Ван рассмеялся, точнее плаксиво икнул, и смех вышел похожим на рыдания.
– Бутч Кэссиди не умирает.
– Хорошо бы он все же умер.
– Ты о чем болтаешь? – сердито вскинулся Ван. – Мой брат лучший человек из всех, кого я знаю.
– И лучший из всех, кого я знаю, Ван.
– Мне тебя не понять, Гарри.
Сандэнс с трудом выдохнул, застонал, попытался удобнее улечься на лавке у двери:
– Ван, если ты здесь умрешь, они решат, что покончили с ним, и перестанут его искать.
– Кого?
– Бутча Кэссиди. Они решат, что наконец-то поймали Бутча Кэссиди и Сандэнс-Кида. И все закончится.
– Но… как же я? Что будет с Ваном Паркером? И с Рипом ван Винклем?
– Мир изменился, Ван. В нем больше нет места для нас. А может, и не было никогда.
– Я ничего в жизни не достиг, – тихо проговорил Ван. – Никто не будет по мне скучать. Никто обо мне не вспомнит. Бутч вечно пытался от меня сбежать. Всегда оставлял меня в дураках. А я просто хотел быть с ним рядом. Стать таким, как он. Но не стал. Я не был храбрым. И добрым тоже не был. Меня не любили.
– С ним сложно было тягаться.
– Ага. Он всегда был толстой, благородной занозой в заднице.
Сандэнс застонал. Боль не давала ему отключиться, погрузиться в небытие, и Ван был этому рад. Господи, помоги ему. Он был рад. Он не был готов отпустить Сандэнса. Пока еще нет.
– Он не пытался от тебя сбежать, Ван, – пробормотал Гарри.
– Нет, пытался.
– Он пытался уберечь тебя вот от этого.
Ван тихо всхлипнул:
– Не знаю, смогу ли я это сделать, Сандэнс.
Ответом ему была тишина, и Ван зарыдал и пополз по утоптанному земляному полу, пригибаясь под солнечными лучами, что пробивались сквозь трещины в стенах.
– Гарри?
Глаза у Сандэнса были закрыты, сложенные руки лежали на животе, но в горле еще булькало дыхание.
– Гарри?
– Знаешь… Этель говорила, что дождется меня. Надеюсь, она не соврала. Я готов снова с ней встретиться.
– Не теперь, Гарри. Подожди еще, – простонал Ван.
– Помоги мне, Ван. Эта чертова канитель слишком затянулась. Ты мне здорово поможешь.
– Я не могу.
– Но это просто. Ты не задумываясь убил Уэртога. Сам знаешь, ничего сложного тут нет. Но у меня руки не слушаются. Тебе придется мне помочь.
– Не могу.
– Можешь. И должен. Помоги мне, Ван.
– Прошу, Сандэнс. Я не хочу оставаться один.
– Тогда идем со мной, Рип ван Винкль. Подари брату новую жизнь. Хоть раз будь героем.
Ван вытер глаза, распрямился, сел рядом с другом. Может, федералес заметят его тень и подстрелят его, и тогда ему не придется делать то, о чем просит Сандэнс. Но выстрелов больше не было.
– Вот так, – выдохнул Сандэнс. – Спасибо, Ван. Ты не боишься?
– Хуже, чем теперь, точно не будет. А может, будет во сто раз лучше.
Ван высвободил из безвольных пальцев Гарри пистолет и прицелился ему в лоб, но руки так сильно дрожали, что он тут же опустил ствол.
– Приставь дуло к моей голове, – велел Сандэнс. – Не хочу, чтобы ты промазал.
Ван сжал зубы и сделал, как сказал ему друг.
– Теперь закрой глаза и стреляй. Я буду ждать.
– Не могу.
– Стреляй!
Сандэнс прорычал эти слова каким-то чужим, нечеловеческим голосом, и Ван завопил от тоски и отчаяния и сделал, как он велел.
* * *
Ван не стал открывать глаза. Он не мог. В ушах звенело, руки дрожали от отдачи. Он отшвырнул пистолет
