Ульяна Лобаева
Истории мертвого дома
Станция
На лето родители отправили меня к бабушке в деревню. Это не было нашей семейной доброй традицией, обычно каникулы я проводил в спортивном лагере или на даче, да и бабушка в деревенский дом редко наезжала. А жил там ее сын, мой родной дядя. Дядя Володя был, что называется, неудачным, в семье не без урода, как однажды мама про него сказала. Папа тогда сильно разозлился на нее — брата он любил, несмотря на его беду. Дядя Володя болел шизофренией, иногда ложился в психушку, а по выходу из нее возвращался в свой дом в деревне. Я помнил его плохо, последний раз мы встречались, когда я только-только пошел в первый класс. У меня в памяти отложилось, как он дарил хорошие подарки — недешевые наборы лего, роботов-трансформеров с кучей приблуд, от которых я, сопливый малыш, приходил в восторг. Тогда еще дядя Володя мог работать и много денег тратил на своих племянников, своей-то семьи у него не было. Он очень радовался моей радости и гладил меня дрожащей рукой по голове, пока я нетерпеливо раскрывал коробки. Потом, видимо, обострения у него стали чаще, и на семейных собраниях его уже никогда не было. Я какое-то время спрашивал бабушку о нем, но она отводила глаза и махала рукой.
Дядя Володя умер в психиатрической больнице этой весной от оторвавшегося тромба, и бабуля отправилась в деревню досмотреть дом, разобрать вещи и подготовить его к продаже. А в начале лета бабушка позвонила отцу и предложила привезти «ребенка сюда подышать воздухом», как она сказала. Почему-то я представлял дяди Володин дом как обветшавшую скособоченную развалюху с туалетом на улице и здорово распсиховался. Но с деньгами у нас тем летом было не очень, летний лагерь мне не светил, и мама отправила меня в эти Лисьи броды, как называлась деревенька. К моему удивлению, дядин дом оказался добротной крепкой крестьянской избой, не лишенной сельского уюта. Бабушка настелила везде разноцветных половичков, привезла новое постельное белье, поставила ромашек в пластиковых бутылках, и жизнь в деревне даже начала мне нравиться, хоть и туалет действительно оказался на улице. Но самое замечательное — сюда же на свои студенческие каникулы приехала моя двоюродная двадцатилетняя сестра Настя. Я, будучи младше на шесть лет, видимо, казался ей совершенным ребенком, и она сначала довольно колко подшучивала надо мной. Насте было скучно — интернет здесь был очень плох, хватало, чтобы отправить сообщение в мессенджере и принять мейл, но о том, чтобы посмотреть видюху на ютубе, и речи не шло. Волей неволей пришлось познать простые деревенские радости — мы торчали с ней на речке, ходили в лес по землянику под зорким присмотром бабушки и валялись на пледе посреди кудрявой спутанной травы на поле и неплохо-таки подружились. Сестра иногда заводила разговоры о дяде Володе:
— А ты знаешь, как он умер? Я подслушала, мама говорила, что его нашли на полу в палате, а лицо свело ужасно маской страха. Как будто он чего-то перепугался до смерти.
— Да ну тебя! — я отмахивался от травинки, которой Настя щекотала мой нос, и старался не смотреть на ее маленькие твердые груди под купальником. — Врешь ты все!
— А вот и не вру. Мама говорила, ему виделось часто… всякое.
— Это нормально. Ну, то есть, ненормально конечно, но шизики часто видят галюны. Это вообще не очень-то мистично.
— А бабушка сказала, она после него нашла странные записи.
— Какие записи? Мне она ничего не говорила.
— Потому что ты еще маленький, Егорка, и она боится тебя напугать! — Настя легко рассмеялась и взъерошила мне волосы на голове.
— Какие такие ужасные записи могут быть у чокнутых?
— Ну, например, я читала про одну немецкую сумасшедшую, которую законопатил в психушку ее муж. Она написала ему кучу писем, и в них была только одна фраза: «Любимый, приди». И все. Но самое стремное, что когда у нее заканчивалось место на листе, она писала эти слова поверх других. И так много-много раз, так много, что весь лист был в каше букв.
— Ну и что? Тоже мне мистика!
— Может, и не мистика, но все равно жутковато. И грустно… Слушай, пошли поищем записи дяди Володи? Бабушка свалила его вещи на чердаке. Может, что-то стоящее там найдем!
Идея мне понравилась, и мы отправились с поляны к дому. Бабушка возилась на огороде и не обратила на нас внимания, и мы забрались на чердак незамеченными. Там было очень жарко, пыльно и душно. Вещей оказалось не так много — на полу стояли три больших коробки, отдельно в углу притулился мешок. Настя открыла первую коробку и начала копаться в хламе — она выудила театральный бинокль, стопку советских исписанных открыток, пару будильников, готовальню. Я вынул небольшую пластмассовую коробочку, в которой обнаружилась пластиковая толстая трубка с шнуром на одном конце и железным наконечники из проволоки на другом.
— А это что? — покрутил я странное приспособление.
— Набор для выжигания, — уверенно сказала Настя. — По дереву картины выжигали.
Она открыла другую коробку, вынула толстую растрепанную тетрадь, полистала и воскликнула:
— Смотри, Егор! Это наверняка то, что мы ищем!
Я придвинулся к ней, не вставая с колен, и осмотрел тетрадь. Это была самая обычная толстая тетрадка в клеточку на 96 листов, но на обложку дядя наклеил кусок кожи, нарочито смятый морщинами и обработанный в чем-то вроде лака. Кожа застыла, как кора дерева, а сверху были приклеены кожаные буковки — «Истории мертвого дома».
— Это он такую обложку сделал, чтоб типа криповато смотрелось? — хмыкнул я и расставил пальцы, будто когти чудовища. — Некрономикон!
— Давай почитаем!
На первой странице обнаружились ровные строчки убористого текста, наши головы столкнулись над тетрадью. Настины льняные волосы тронули мою щеку, и я почувствовал, как краснею. Все-таки она была очень красивая, моя сестра.
— Давай, я буду читать вслух, — предложила Настя.
Она произнесла загробным голосом заголовок:
— «Станция». Интересно, тут вся тетрадь про эту станцию? Чокнешься читать…
И дальше она продолжила приятным, хорошо поставленным голосом.
Станция
В зальчике, где располагались пригородные кассы, было уже пустовато — суббота, вечер, дачники давно разъехались. Поздний июньский закат красил небо в персиковые тона, и Даша поторопилась к окошечку. Электричка отходила через пять минут и была последней на сегодня, и если она опоздает, придется выслушивать брюзжание Марка.
— До
