образ советской космической программы, то у руководителей космической отрасли были свои причины скрывать от публики сбои оборудования и экстренные ситуации во время полетов. Они опасались, что негативная огласка может поумерить энтузиазм советского руководства по поводу космической программы. Выгодная схема, благодаря которой космическая отрасль самостоятельно контролировала доступ к информации о космосе, помогла ее руководителям во многом контролировать советский публичный дискурс о космосе. Одной из задач ведущего аналитического центра этой индустрии, Научно-исследовательского института №88 (с 1966 года – Центральный научно-исследовательский институт машиностроения, ЦНИИмаш), была цензура всех связанных с космосом материалов, предназначенных для публикации в открытой прессе94. Публично не упоминались многочисленные поломки оборудования, неудачные запуски и приземления, ошибки экипажа и закрытые проекты. Существование целых программ – например, секретной программы по высадке человека на Луне – обходилось молчанием. В результате космическая история советского периода воспроизводила одни и те же клише: космонавты были безупречными героями, их полеты были полностью успешными, а бортовая автоматика всегда работала идеально.
Руководители космической промышленности хорошо понимали историческую значимость своих проектов, но в их представлении исторический рассказ должен был улучшать реальность, приближать ее к идеалу. Космические инженеры стремились запечатлеть реальность не такой, какой она была, а такой, какой она должна быть,– как если бы они писали соцреалистические романы. Как заметила Катерина Кларк, раннесоветский дискурс постоянно колебался между тем, «что есть», и тем, «что должно быть»95. С точки зрения космических инженеров, то, «что есть», было лишь неорганизованным и полным ошибок черновиком, в то время как зал славы истории заслуживал чистой, выставочной версии того, «что должно быть». Королев не пустил ни одного журналиста на стартовую площадку в день полета Гагарина 12 апреля 1961 года96. Впрочем, через несколько месяцев после запуска Титова он принял участие в съемочной сессии – делал вид, что общается с космонавтом на орбите. Один из сделанных тогда снимков до сих пор широко распространен как каноническая фотография Королева, якобы разговаривающего с Гагариным во время полета97. Рабочие встречи государственной комиссии, занимавшейся проверкой готовности к полету, тоже велись за закрытыми дверями. Однако перед каждым запуском эта комиссия проводила специальную протокольную встречу, во время которой отчитывались все главные конструкторы и происходило официальное представление экипажа. Королев активно поощрял фото- и видеосъемку таких протокольных встреч, а также других предполетных ритуалов98. Любые ляпы вроде неправильно произнесенной фамилии космонавта вырезались из записей99. Поскольку личности Королева и других членов комиссии в то время были государственной тайной, эти записи тогда не публиковались. Их делали для внутреннего пользования, то есть для участников космической программы, а также для потомков – как «чистую» версию исторических событий.
Королев высоко ценил символическое значение космических артефактов. До запуска Спутника было сделано два экземпляра аппарата: один для полета и один для наземных испытаний и моделирования. По чисто техническим причинам (чтобы максимизировать отражение солнечного света и избежать перегрева) поверхность полетного аппарата необходимо было отполировать. Королев настоял на том, чтобы отполировали и тестовый экземпляр: «Этот спутник в музеях будут показывать!» Он восхищался эстетической привлекательностью его шарообразной формы и считал, что Спутник как символ вторжения человека в космос должен «соответствующим образом смотреться»100. В 1958 году макет Спутника был представлен на Всемирной выставке в Брюсселе. Историк Льюис Сигельбаум, изучивший внутренние советские дебаты по этому поводу, утверждает, что целью этой экспозиции было «не столько исказить реальность, сколько показать идеализированную, или „высшую“, ее версию в надежде, что тем самым удастся вдохновить людей работать ради того, чтобы делать экстраординарное более обыденным»101.
Медийный фокус на фигурах космонавтов вызывал определенное недовольство среди космических инженеров, и они постоянно боролись с режимными ограничениями, чтобы получить возможность публично продемонстрировать свои достижения. Вскоре после полета Гагарина Королев предложил показать полноразмерный макет его космического корабля на авиапараде на Тушинском аэродроме в июле 1961 года. Поскольку «Восток» все еще был засекречен, Королев посоветовал своим подчиненным «немного пофантазировать»102. В итоге зрители увидели не настоящий аппарат, а только верхнюю ступень ракеты-носителя и внешнюю защитную оболочку «Востока». Возможно, чтобы оболочка выглядела «соответствующим образом», инженеры Королева присоединили к задней части макета кольцевой аэродинамический стабилизатор. Результат выглядел впечатляюще, но имел мало общего с настоящим космическим аппаратом Гагарина103.
Советские медиа искусно «улучшали» канонические изображения, чтобы подчеркнуть их идеологический смысл и устранить нежелательные ассоциации. Например, на обложке майского номера иллюстрированного журнала «Наука и жизнь» за 1961 год был размещен рисунок, изображавший стартовую площадку во время запуска Гагарина. Реальная сцена прощания космонавта с группой правительственных чиновников, военных, инженеров и техников была запечатлена верно – за единственным исключением: военную форму заменили на одежду разных цветов, и весь военный персонал, задействованный в запуске, волшебным образом превратился в гражданский104. Подчистке подвергались и фотографии космонавтов. Например, портреты кандидата в космонавты Владимира Бондаренко, смерть которого в результате несчастного случая на тренировке скрыли от публики, были стерты или вырезаны из групповых фото наряду с другими «нежелательными» личностями105. Такие манипуляции визуальными записями опирались на богатую советскую традицию, берущую начало в уничтожении изображений известных «врагов народа», которое практиковалось в сталинскую эпоху106.
После смерти Королева в 1966 году советская космическая мифология совершила поворот от воспевания космонавтов к канонизации инженеров. Имя Королева и его роль в космической программе уже не были государственной тайной. Его прах был публично захоронен в Кремлевской стене, и высшие советские руководители подписали посвященный ему некролог. В феврале 1966 года Центральный комитет партии и Совет министров СССР приняли секретное совместное постановление «Об увековечении памяти академика С. П. Королева». Документ предусматривал возведение трех памятников (два из них – на закрытых территориях, в конструкторском бюро Королева и на Байконуре) и установление двух мемориальных досок (одна – на закрытой территории ракетного завода «Прогресс» в Куйбышеве). Имя Королева присвоили Куйбышевскому авиационному институту и улице в Москве, где он жил. В последний момент подняли вопрос о том, чтобы превратить его московский дом в музей. В постановление не вошло решение о создании музея; содержался лишь призыв к дальнейшему обсуждению этого вопроса107. Основали музей только в 1975 году.
Хотя масштаб государственного увековечения памяти был весьма скромным, руководство советской космической программы и местные чиновники воспользовались этой возможностью и превратили Королева в символ советских космических достижений. В апреле 1966 года, всего через три месяца после смерти конструктора, дополнительная памятная доска была установлена в Житомире (Украина), где он родился; дом,
