Мадурер спал, художник оставался во дворце. Бродя по переходам и лестницам (в этом ему тоже была предоставлена полная свобода), он поднимался на какую-нибудь из башен и наблюдал оттуда за полётом птиц. Наблюдал он долго и внимательно, а вернувшись в комнаты Мадурера и найдя его всё ещё спящим, принимался рисовать на больших листах пергамента траектории этих полётов. Для постороннего взгляда то были просто ничего не значащие каракули. Потом он складывал листы и убирал их в шкаф, тот, что был в первой комнате.
Часто, просыпаясь, и словно ещё под влиянием какого-то удивительного сна, Мадурер просил перенести его постель из одной расписанной комнаты в другую или просто развернуть её в другую сторону так, чтобы напротив были то горы, то равнина с осаждённым городом, то пустынные холмы, то пиратский корабль в сверкающем разными красками море, то просто ровная линия морского горизонта.
– Что ты хотел сказать мне насчёт нашего нового луга, Мадурер? – спросил Сакумат.
– Он будет красивым, правда? Я вижу его удивительно красивым.
– Я думаю, он таким и будет. У нас с тобой хорошо получается. Но ты, кажется, ещё что-то хотел мне сказать, помнишь?
– Да. Это трудно. А я не хотел бы, чтобы ты слишком уставал.
Сакумат улыбнулся и молча приготовился слушать дальше.
Мальчик соединил руки на одеяле, сложив их на животе. Это был один из жестов Саку мата, которые Мадурер перенимал у него, незаметно для себя самого.
– Помнишь корабль, когда он только появился? – начал он.
– Конечно, помню.
– Я хочу сказать, помнишь, как он только приближался? Сперва он был маленькой далёкой точкой, и мы даже не знали ещё, что это корабль…
– Помню, и очень хорошо…
– Потом он становился всё больше, и тогда уже мы поняли, что это точно корабль.
– Да. Вначале он плыл только ночью, – улыбнулся Сакумат. – Потом мы решили поднять дух команде…
Мальчик сдвинул брови, словно делал над собой усилие. Сакумат ждал, не желая его торопить.
– Я хотел бы, чтобы и с лугом было так, – произнёс Мадурер на одном дыхании, слегка разжав пальцы на одеяле.
Сакумат поднял бровь.
– Ты хочешь, чтобы ещё один корабль приплыл к нам по лугу?
Мадурер рассмеялся. Он приподнялся на постели и откинулся на подушках.
К этому времени он уже почти поправился, болезненная бледность успела смениться прежним лёгким румянцем.
– Вовсе нет! Я хотел сказать, что мне нравилось, когда корабль постепенно приближался. И точно так же мне хотелось бы, чтобы луг вырос не сразу, а постепенно.
– Ты хочешь, чтобы я писал его подольше?
– Нет… я хотел бы, чтобы этот луг рос у меня на глазах… чтобы вначале трава была совсем короткой, потом повыше… чтоб сперва были бутоны, а потом настоящие цветы. Понимаешь?
– Теперь я понял, – сказал Сакумат.
– А так можно?
– Да. Но понадобится время.
– Перед тем как писать горы, ты сказал: «Всё время наше, Мадурер!», – произнёс мальчик, пытаясь подражать голосу художника.
– Верно, время у нас есть, – медленно ответил Сакумат. – Всё время, которое нам отпущено.
– Позови, пожалуйста, слуг. Я хотел бы, чтобы постель перенесли в третью комнату. Я буду спать там, пока луг будет расти. Ты тоже будешь там спать?
– Хм… в моём возрасте спать ночью среди росистой травы рискованно, Мадурер, – заметил Сакумат. – Но, может быть, я привыкну, ведь луг будет расти постепенно.
Чуть позже пришёл Гануан, и мальчик долго рассказывал ему об этой новой задумке. Отец сказал, что идея действительно великолепная.
– Даже у правителя Анкары нет луга во дворце! – сказал он.
Потом Мадурер заснул.
– Друг мой, сколько времени понадобится, чтобы написать луг, как Мадурер этого хочет? – спросил правитель Сакумата.
– Как хочет он… – по меньшей мере, месяца четыре, господин. Может быть, пять.
– И это последняя комната. Четырёх месяцев будет достаточно… – сказал словно про себя Гануан.
– Могу я спросить, достаточно для чего, господин?
– Для того, чтобы расширить покои моего сына. Надо будет заделать окна, сломать стены соседних комнат. Луга я не трону. Вход может быть в той комнате, где горы. Однако…
Гануан запнулся и смущённо посмотрел на художника.
– Извини, друг, – сказал он, – я говорю так, как будто твоя душа и тело целиком принадлежат мне.
Сакумат улыбнулся.
– Моя душа и моё тело живут, как жили, и целиком подчиняются мне, господин. С тех пор как я нахожусь в этом доме, не было ещё ни одного мгновенья, которое бы не доставляло мне радости.
Некоторое время оба молчали.
– Я заметил, мой друг, что с тех пор, как ты прибыл сюда (а прошло больше года), ты ещё ни разу не побрился, – сменив тон на более лёгкий, снова заговорил правитель. – Когда ты только появился у нас, то лишь немногим отличался от безусого юнца. Борода сделала тебя внушительней и солидней. Сколько-то ещё ей расти? Не боишься, что друзья не узнают тебя по возвращении?
– Нет, господин. Я скажу им: это я, Сакумат, ваш друг. Я вернулся. Как вам нравится моя длинная борода? И я знаю точно, что моим друзьям она понравится. Может быть, тот из них, кто считается самым большим шутником, пару раз дёрнет за неё в знак искренней радости.
Гануан улыбнулся.
– У тебя большое сердце, друг мой и брат.
– Господин, – поклонился Сакумат, – я уже сказал тебе: я остаюсь у тебя ради собственной радости.
Глава одиннадцатая
На стенах третьей комнаты родился луг – совсем молодой, весенний. Прозрачная, нежно-весенняя трава только-только проклюнулась и была ещё коротенькой, но уже полной радостных сил. Венчики цветов на невысоких стеблях едва начинали раскрываться.
Самочувствие Мадурера улучшалось день ото дня. Вскоре мальчик мог вставать с постели и следить за работой Сакумата, подавая ему как прежде нужные кисти. Когда ему случалось засыпать в течение дня, то, пробудившись, он находил, что трава в некоторых местах немного подросла и цветы распустились чуть сильнее. Потом начали появляться бабочки. Тогда Мадурер стал находить в книгах особенно красивые виды и показывать Сакумату, и тот с готовностью переносил их на луг. Теперь там, среди цветов, можно было найти бабочек со всего света, но некоторых из них, так же как и многих цветов, нельзя было отыскать больше нигде, даже в книгах.
– Можно я помогу тебе, Сакумат? – спросил как-то мальчик. – Вот эти жёлтые цветы совсем
