носом и озираясь по-воровски, он склонился над узлом и принялся его развязывать. Я обратил внимание, что Лестрейд не может решить, что делать, и прекрасно понимал причину его замешательства. Не было ясно, явился ли нищий за вещами по поручению или просто, случайно подглядев за мною, теперь с любопытством изучал нежданную добычу. Хватать его сейчас было бы неразумно, мы могли спугнуть гораздо более серьезных людей.
Нищий тем временем взялся извлекать вещи и прикладывать к себе, видимо примеряя. Послышалось какое-то презрительное хмыканье, затем ворчание. Я расслышал даже отдельные слова: «Ну и барахлишко! Да разве это кепи?! Ни в жизнь такое не надену! Ну и вкус!» Меня охватил гнев. «Да кто ты такой, презренный замарашка, чтобы сметь судить о моем вкусе?! – возмутился я тихонечко про себя. – Эти вещи вообще не тебе предназначены, а ты роешься в них своими вонючими лапами». Когда же я услышал фразу про «балду Ватсона», мой гнев сменился изумлением и даже ужасом. Как осведомлены эти люди! Они знают даже про меня! Знают даже то, что Холмс иногда, очень редко, называл меня не просто Ватсоном, но еще и этим словом. Значит, этот нищий с ними заодно. В этот момент я порадовался за свою сообразительность и осторожность, хваля себя за то, что привлек полицию к столь опасному делу.
Лестрейд тоже услышал последние слова нищего, но отреагировал на них иначе. Никому ничего не говоря, он спокойно вышел из укрытия и прямиком направился к нищему. Тот, увлеченный, не замечал его, пока Лестрейд не подступил вплотную и не обратился к нему, похлопав по плечу и зажимая другой рукой нос:
– Позвольте поинтересоваться, Холмс, что вы тут делаете?
От такой глупейшей выходки инспектора мои глаза застлало слезами, брызнувшими градом из-за сильного кашля, вызванного тем, что мой рот наполнился хлопьями январского снега по той простой причине, что он распахнулся от изумления после дурацкого обращения Лестрейда к нищему. Что за вздор?! Причем здесь Холмс?! Похоже, у инспектора помутился рассудок и ему уже везде мерещился мой друг. Бродяга, который приучил нас к тому, что всё время подволакивал ногу, зачастую теряя с нее башмак, и тем усыпил нашу бдительность, вдруг дал стрекача, да так прытко, что все мы растерялись. Лестрейд не успел предупредить о своем маневре собственных людей, поэтому они, как и я, разинув рты, беспомощно наблюдали, как фигура в лохмотьях и наспех натянутом кепи из моего узла исчезала во тьме.
Взбешенный Лестрейд попытался организовать погоню, но время было упущено. Сколько мы ни прочесывали район, бродяга словно сквозь землю провалился. Я не мог взять в толк, зачем Лестрейд устроил охоту на этого оборванца. Ведь мы ищем Холмса. А теперь, после такого шума, как продолжать его розыски? Мы наверняка спугнули тех, кто должен был на нас выйти.
Удрученный бестолковой суетливостью посредственного полицейского, в который уже раз всё испортившей, и утратив последние надежды, я собрал разбросанные возле фонаря вещи и вернулся домой. К своему изумлению, возле дверей нашей квартиры я столкнулся с Лестрейдом. Вид у него был крайне раздраженный, никакого сочувствия к печальной судьбе моего друга, вызывавшей столько тревоги у меня, этот черствый человек не испытывал. Мы прошли внутрь. В дверях нас встретила миссис Хадсон, счастливая и возбужденная, какой я ее никогда не видел. Она заявила нам, что мистер Холмс нашелся, причем сам, причем только что. Мою радость от такого неожиданного сюрприза невозможно было описать. Исполненный счастья и будучи не в силах сдержать себя, я обнял миссис Хадсон, а затем попытался сделать то же самое с инспектором. Но Лестрейд отстранился, бросив сухо:
– Помилуйте, доктор, неужели вы в этом сомневались? Ясное дело, мистер Холмс, как изволила выразиться ваша хозяйка, «нашелся», словно утерянный саквояж или забытый в театре зонтик. Зачем же, по-вашему, я здесь? Ну-с, пройдемте, посмотрим на это чудесное пришествие.
Его как будто совсем не обрадовало такое известие. Непостижимое бездушие. Мы вошли в нашу комнату, и я бросился горячо поздравлять Холмса. Он стоял абсолютно нагой, прикрываясь портсигаром, несколько смущенный нашей радостью, а может, и тем обстоятельством, что миссис Хадсон на радостях тоже вошла с нами в комнату и восторженно смотрела на него. Вокруг валялись какие-то вонючие тряпки. Я догадался, что Холмс, очевидно, вновь использовал свой трюк с переодеванием для слежки за очередным опасным преступником, но где, в каком районе Лондона он действовал всё это время, оставалось для меня тайной.
Только Лестрейд стоял с кислой физиономией, наверняка раздавленный очевидным фактом собственной незначительности на фоне нашего Холмса, который даже в одном носке сохранял свойственное ему величие. Пока инспектор как мальчик бегал в безуспешных розысках Холмса, мой друг вернулся с очередного серьезного дела, наверняка с блестящими результатами. Лестрейд, конечно, попытался добиться ответа от Холмса, где это он пропадал последние дни. Но Холмс резонно заметил, что подробностями своей работы с полицией он делиться не намерен. Осознавая, что он в который уже раз упустил свое и что крыть ему нечем, Лестрейд, уходя, всё же не удержался от резкостей в своем стиле.
– Холмс, – довольно вызывающим тоном начал инспектор свою речь, – вы, конечно, никогда не признаетесь, что тем грязным оборванцем были вы. Я от вас не этого добиваюсь, хотя, честное слово, ничего не имел бы против, если б вы именно таким образом зарабатывали себе на хлеб вместо детской игры в сыщиков. Я даже в чем-то согласен принять и извинить вашу нелепую историю с переодеванием. В конце концов, вы куда-то там внедрялись или тешились чем-то подобным. Какими бы нелепыми и смешными мне со стороны ни виделись ваши ужимки, я должен признать, что у вас, как у всякого свободного британца, есть право на некоторые чудачества. Кто-то содержит любовницу, другой целуется со сворой собственных гончих, вы вот развлекаетесь по-своему. Пусть так. Но, черт возьми, почему ваш остолоп доктор никогда не в курсе ваших похождений?! Почему человек, которому полагается вроде бы знать о вас более других, прибегает к нам с воплями, что нужно немедленно вас выручать из беды – неведомо какой, как обычно?! Почему, даже когда мы практически уже вас обнаружили, вы по-прежнему изображали из себя оборванца, хотя прекрасно видели, какое беспокойство причинили своему, так сказать, домашнему питомцу и сколько хлопот доставили нам?! Неужели вам не жаль и без того разболтанных нервов слабоголового компаньона?! Коли так, отныне я умываю руки. Предупреждаю, в какую бы переделку вам в будущем ни пришлось попасть, я с места не сдвинусь, чтобы
