желтой глины. По этой глине мы ходили днем и ночью, увязая в ней по щиколотку. Она прилипала к нам, как клей к мухам. Глина на обуви, на одежде, на руках, на лице. Мы приносили ее с собой в бараки, на лавки, на которых сидели, на столы, за которыми ели. Мы тащили ее с собой в кровати. Семь месяцев мы жили без воды и не могли мыться. При помощи столового ножа или деревянной палки мы отскребали глину с рук и одежды. Мы смердели от грязи. Полотенцами и носовыми платками нам служило старое тряпье или обрывки газет. Почти каждый из нас страдал от гниющих ран, экзем, язв на руках и ногах. Грязные бинты клочьями висели на израненных конечностях. Гноящимися руками, покрытыми ранами, мы ели и работали. Работали! Боже, эта работа! Мы вкалывали так, что обливались потом на лютом морозе. Горе тому, кто осмеливался размять ноющую спину и сделать два вдоха – приклад винтовки или ботинок эсэсовца тут же оказывался у его поясницы. Еще нам приходилось переносить тяжелые грузы. Словно вьючные животные таскали мы на себе бревна, доски и камни, по щиколотку утопая в грязи. Переносили огромные стволы столетних буков, по двадцать-тридцать человек на один ствол. Колонны двигались по грязи и навозу как многоножки. Раз-два, раз-два, налево! Сгорбившись и хрипя от непосильной тяжести – раз-два, раз-два, налево. Всех, кто привлекал к себе внимание во время работы, вечером наказывали. Кому «везло», тот, перегнувшись через «козла», получал двадцать пять ударов плетью по голым ягодицам. Удары кнута разрывали плоть так, что ты потом не мог ни сидеть, ни лежать, но по крайней мере все было позади. Одной раной больше или меньше – не имеет значения, когда ты весь покрыт ими. Большинство же провинившихся вздергивали на дереве. Это было ужаснее всего. Запястья связывали за спиной, руки поднимали вверх, и за них несчастного подвешивали на дереве. Это длилось часами. Когда веревку обрезали, он кулем падал на землю и оставался лежать неподвижно, пока пинок блокфюрера или удар дубинкой не поднимали его на ноги. Свесив омертвевшие руки, он плелся в свой барак. Многие же вовсе не поднимались с земли – их легкие разрывались. Так проходил наш рабочий день. Уставшие и измученные до беспамятства, мы плелись в лагерь и несли на себе покойников и раненых. Два, а то и три часа стояли мы, ничего не чувствуя, в тумане, под дождем, до тех пор, пока не закончится перекличка. Словно избавление звучала команда «вольно». По скользкой, хлюпающей слякоти брели мы, пошатываясь и дрожа от сырости, холода и голода, к своим блокам. За столом мы сидели, тесно прижавшись друг к другу. В тепле барака от нашей влажной одежды шел пар. Каждый жадно глотал свою порцию похлебки, чтобы его продрогшее и окоченевшее от холода тело получило хоть каплю горячего. Опытные узники Бухенвальда знали, как это бывало: ты начинал медленно оттаивать выше пояса, однако ноги оставались ледяными от влаги. Затем быстро отходили ко сну, ибо ночь была коротка… Заключенные погружались в свинцовый сон, от которого почти не хотелось просыпаться.
Внезапно тишину разорвал свисток старосты блока:
– Подъем! Готовься к перекличке!
Блок загудел.
Вялые после сна узники выкарабкались из коек. В тусклом свете ночных ламп на ощупь искали свою одежду и напяливали на себя влажные заскорузлые лохмотья. Согревшись в кровати, тело снова начинало дрожать. Влажную обувь получалось натянуть только с усилием. Затем сквозь туманную ночь мы маршировали по грязи и слякоти к аппельплацу. Пронзительный свет прожекторов на воротах беспощадно слепил глаза. Эти проклятые прожекторы словно кричали нам в лицо. Блок за блоком нас сгоняли на аппельплац, где мы стояли уставшие и продрогшие от ночного холода. А когда весь лагерь был на месте, следовал приказ:
– Разойдись!
Словно в полуобмороке брели мы назад в свои бараки. От усталости едва хватало сил стащить с себя влажную одежду. Мы засыпали на ходу и, не успев толком раздеться, заползали в остывшую кровать. Сколько длился сон? Один час или десять? Было не понять, когда истошный звук свистка снова выдернул нас из сна:
– Подъем! Быстрее, быстрее! На перекличку!
Многие чертыхались, а некоторые смеялись в смиренном отчаянии. Снова на выход. Только теперь под дождь. Да, пошел дождь, бурлили потоки воды. Весь лагерь превратился в грязевое море. Мы снова надевали холодные лохмотья. И снова натягивали мокрую, заскорузлую обувь. Пробравшись сквозь бушующие потоки воды, мы пришли на аппельплац промокшими до нитки. Нам запретили укрываться от дождя одеялом или бумажным мешком из-под цемента. Да и чем бы они помогли? Одеяла были нужны для сна. Для сна? Наверное, скоро светает? Есть ли еще смысл возвращаться в постель? Кто знает, сколько продлится перекличка. Но вскоре последовал приказ расходиться. Одежду хоть выжимай. Промокла рубаха, промокли рваные штаны. Только бы еще поспать! Кровать была еще слегка теплой, и поры влажной, холодной кожи жадно впитывали ее тепло. Мы снова заснули. Спали, спали, пока не вздрогнули от испуга: опять просвистели к подъему или приснилось? Огляделись. Некоторые поднялись и прислушались. И тогда свисток во второй раз наполнил спальный зал:
– Вон из кроватей!
Снова на перекличку! Черт побери! Проклятье! Ну и ночка! В третий раз натягивать мокрую одежду. В третий раз выходить в туманную ночь, дождь и холод… Может хоть дождь прекратил лить? Больше не поливало. Нет! Нас встретили мелкий дождь и порывы ветра, которые насквозь пронизывали наши и без того окоченевшие тела. Снова аппельплац. Снова кричащий свет прожекторов. Снова стоять в грязи под дождем. Снова возвращаться в блоки и в кровати. А когда остаток сна украл четвертый за ночь сигнал к подъему, наступило утро. Утро среди ночи. И все же ночь закончилась. Ночь без сна. Занимался хмурый рассвет. Начался новый день. Уставшие и разбитые, дрожащие и голодные, мы столпились на аппельплаце. Нас пересчитали. Блокфюреры бранились и чертыхались. Они были бодры. После сигнала «Рабочим бригадам приступить!» начинался унылый, безнадежный день. И никто из нас не знал, переживет ли он этот день.
Беглец
В десять часов утра поступил приказ о сборе. Что случилось? Почему решили прервать рабочий день? Кто-то сбежал? Точно, сбежал! Рабочие отряды собрались на аппельплаце и выстроились в соответствии с нумерацией блоков. Нам приказали стоять. Стоять, пока беглеца не поймают. Это могло занять много времени. Пять или десять часов, а то и всю ночь. Заключенные не любили беглецов. Большинство из них попадались.
