Войны. Послевоенные технологии – преимущественно гибридные, порожденные изучением врага. Твердый свет – производная от создаваемых ими лазеров. Седла – их гробы, перепрофилированные в аккумуляторы. Антиграв был создан при изучении темной материи их экскрементов. И сам главный реактор Станции – гигантское седло, которому нужна пища.
Я делаю судорожный вдох.
– Те головы, которые отправляют под океан…
– Там и находится активная зона главного реактора Станции, наполненная нейрожидкостью. Тем, кто имеет высокий уровень допуска, она известна под названием «ядра».
– Я видела главный реактор, – возражаю я. – Он работает на солнечной энергии. В Центральном районе…
– Это лишь копия, с помощью которой очищают энергию, выработанную настоящим ядром. Если объяснять населению, что мы обуздываем все еще живого врага и пользуемся его силой, это плохо скажется на его моральном состоянии, а моральное состояние населения – единственное, что стоит между императивом и хаосом.
Я стискиваю в кулаках простыню, сосредотачиваюсь на свежем шраме у меня на груди.
– Мозг людей скармливают… гигантскому седлу?
Он молчит, а я ужасаюсь.
– Всех умерших, всех простолюдинов, мою мать… – с трудом выговариваю я, скрипя зубами. – Их всех? На протяжении четырехсот лет?
– Они так стараются родиться.
Мы с принцем оба оборачиваемся на голос: в дверях стоит Киллиам с остекленевшими глазами и чайником в руках. Серебристая струйка сползает из его носа в усы… как у меня, когда я истекаю нейрожидкостью. Секунд десять он стоит не шевелясь, глядя на штору в углу. Дравик встает, забирает из дрожащих рук старика чайник и произносит таким мягким тоном, какого я еще никогда от него не слышала: «Спасибо, Киллиам. На этом все».
Избавленный от ноши, Киллиам вздрагивает, словно приходя в себя, проводит ладонью под носом и спиной вперед покидает комнату. Значит, все это время… у него не было аллергии. К нему медленно подкрадывалась перегрузка, как и ко мне.
– И вы… – Я поворачиваюсь к Дравику. – Вы позволили Киллиаму ездить верхом?
– Он очень хотел помочь. После того как с матерью произошла перегрузка в Разрушителе Небес, король велел отправить его на реактивной тяге в сторону Эстер, чтобы уничтожить. Но робот выжил. Когда я разыскал его, он был в плачевном состоянии. Мне надо было обеспечивать его энергией, чтобы поддерживать режим постоянного обслуживания, пока я не найду подходящего наездника. Вот Киллиам и вызвался временами сидеть у него в седле.
– У нее, – жестко поправляю я. – У нее в седле. И вы даже не подумали объяснить мне все это перед подписанием нашего соглашения?
– А ты поверила бы мне, если бы не поняла это сама? Если бы я сказал, что враг жив и находится в седле, неужели ты не сочла бы меня еще более безнадежным сумасшедшим?
Луна вскакивает и начинает гоняться за пылинками по комнате, в приступе чистой радости хватая их пастью. За шторой в углу больше никого нет, она развевается на ветру. Я крепко сжимаю губы.
– Подробности твоего вознаграждения за эту победу я перешлю позднее. Постарайся как следует отдохнуть – сегодня вечером тройная пресс-конференция. На этот раз я буду присутствовать, чтобы не допустить повторения того, что было на первой.
Он имеет в виду разговоры с Раксом. Помощь, которую Ракс и Мирей оказали мне. Что-то во мне ненавидит Дравика и не может ненавидеть его, но у меня вырывается не просьба остаться или уйти.
– Ваша мать действительно в седле Разрушительницы Небес. В этом я уверена.
Дравик медлит на пороге.
– У матери Лейды перегрузка случилась в седле Адского Бегуна, и теперь Лейда видит ее. Седло помнит наездников. Вот почему мы видим Астрикс – вы, я, Киллиам. А Сэврита вы когда-нибудь видели?
Отрицательный ответ Дравика такой слабый и скорбный. Я резко втягиваю воздух.
– Значит, только я. Но почему мы? Ракс никогда не упоминал, что видел кого-то из бывших наездников, у которых случилась перегрузка в Солнечном Ударе. И Мирей тоже. Почему только Адский Бегун и Разрушительница Небес? Настоящий ИИ в Луне хранит что-то внутри Разрушительницы. Почему? Что понадобилось держать в ней?
Возникшая между нами нить дрожит. Дравик обрывает ее и уходит, а Киллиам, приковылявший с чайником горячего шоколада, теперь выглядит гораздо более вменяемо.
– Приятно видеть, что вам полегчало, барышня. Смотреть вашу победу было очень увлекательно, хоть и немного тревожно.
Я сажусь на постели.
– Вы смотрели поединок?
– Я все ваши поединки смотрю, барышня. – Он открывает свой виз, и на экране прокручиваются тщательно подписанные папки с видеозаписями: от «Барышня против Ятрис дель Солунд» до «Барышня против ее высочества». – Я загружаю много самых ярких моментов ваших поединков в виз еще до того, как это делает кто-нибудь еще, – они популярны среди простого народа. У меня много просмотров.
В его глазах – несомненная гордость, сверкающая, как звезда с расстояния многих световых лет.
– Тем, что я делаю, не стоит гордиться, – бормочу я.
Над горячим шоколадом вьется пар. Киллиам, помолчав, говорит:
– Я знаю: вы с хозяином творите очень страшные дела, – и он медленно продолжает: – Но когда я вспоминаю, как упорно вы тренировались, сколько боли вытерпели, через что прошли… когда я вижу, как вы торжествуете перед лицом испытаний, то не могу не чувствовать гордости за вас, барышня.
Я сжимаю в кулаке свой крест и, кажется, в первый раз за все время улыбаюсь ему.
68. Прёлиум
Proelium ~ (i)ī, сущ.
1. борьба или рознь
Опираясь на край раковины в студии, Ракс Истра-Вельрейд смотрит, как жидкое серебро спиралью уходит в отверстие стока.
В последний раз он вытирает нос и выпрямляется, оправляя кроваво-красные лацканы жакета. Он предпочел бы, чтобы из носа текла кровь. Предпочел бы, чтобы эти истечения не повторялись каждые шесть часов. Но так уж сложилось, что его жизненные предпочтения остаются без внимания.
У Ракса есть предпочтения, а сожалений нет. Он узнал, что имела в виду Синали. Отключившись, он сумел установить связь с ее памятью, и не уверен почему, но теперь знает точно, как базовую математику: источник воспоминаний, которые он видит во сне, – это седло. Вот почему наездники, близкие к перегрузке, так часто видят сны. Чем больше времени проводишь в седле, тем больше подвергаешься влиянию нейрожидкости и тем ярче сновидения. Узнав, откуда взялись странные воспоминания, он успокаивается. Рано или поздно они убьют его, зато теперь ему что-то известно.
По крайней мере, отключившись в седле, он может видеть ее. Быть ею. Быть рядом с ней, даже если это невозможно в реальной жизни.
Он изнывает от желания дотянуться до нее, сидя рядом на тройной пресс-конференции, но
