пропущу его вперед, потому что я не тщеславен, хотя мог бы устроить договоренность с мистером Холдером за считаные минуты: так быстро мы, два культурных человека, знатоки истории, нашли с ним общий язык, буквально с полуслова. Что и говорить, чертовски здорово, хоть и непривычно играть первую скрипку в нашем с Холмсом дуэте уже в дебюте предстоящего концерта. Да еще какого! Первый знак я уже ему подал, разумеется украдкой от мистера Холдера, – самый важный сигнал: дело разворачивается, каких и близко не было. Национальное достояние – это вам не шутки.
– А теперь, если позволите, к моим затруднениям, – заговорил наконец по существу мистер Холдер. – Поскольку в общих чертах вам всё известно, нет смысла рассказывать о том, кто такой Джордж Бэрнвелл. И всё же я добавлю от себя, потому что узнал его за эту неделю лучше, чем кто бы то ни было. Помимо того, что вы о нем знаете, этот заезжий богач, доложу я вам, еще и упрямец, каких поискать. Беда в том, что чертов янки мнит себя экспертом в таких делах, хотя мое мнение, джентльмены, уж извините, таково, что ни черта он в этом не смыслит. Мы пришли к соглашению еще месяц назад, а теперь его, видите ли, смущает недостаточная сохранность предмета его интереса. Утрата качества продукта. Каково, а!
Я невольно рассмеялся. Конечно, мистер Холдер выражался довольно грубовато для представителя Британского музея. Насколько мне известно, у них там такие крепкие словечки не в ходу, во всяком случае во время выставок уж точно. Но я охотно простил ему несдержанность, так как понимал его досаду как никто другой. Требовать от диадемы соответствия принятым стандартам качества, «товарного вида» мог только еще более невежественный, чем Холмс (да простит он меня), человек, то есть стопроцентный американец (да простят меня американцы). Это всё равно что заказать отмену всего предшествующего хода истории, включая злополучное сражение. Ведь истинная ценность диадемы, как и ее слава, заключена как раз в таком ее искалеченном виде, нереспектабельном с точки зрения заокеанского толстосума. Толстокожему янки при всех его деньжищах не уловить яростного духа битвы, не прочувствовать, каково это – дубасить тяжеленными и острыми металлическими предметами прямиком по дорогущей вещи, утыканной драгоценными камнями, по собственному национальному достоянию только ради того, чтобы выбить дурь из ненавистной головы, додумавшейся напялить диадему в такую толкотню. Ему невдомек, что он имеет дело не со штамповкой, какие выползают там у них с конвейеров на фабриках, а с величайшей реликвией, на которую наложило свою беспощадную печать наше суровое английское Средневековье. Право, мне иногда кажется, что американцы как дети. Как американские дети, потому что наши детишки не способны пренебрегать нашей славной историей, нашими традициями в конце концов, отворачиваться от них, плевать и переступать, – а там, за океаном… ну, какие могут быть традиции в Новом Свете!
– Вот вы улыбаетесь, но мне-то не до смеха! – отозвался с обидой на мою усмешку мистер Холдер. – Из-за такой глупости сделка под угрозой. Деньги, сами понимаете, нешуточные. Я понимаю, мистер Холмс, что это дело не по вашей части. Здесь нет никакого преступления, как вы любите, хотя, с другой стороны, если уж начистоту, такое поведение со стороны мистера Бэрнвелла я бы назвал грабежом. Вы не поверите, он требует снизить цену впятеро!
При этих словах я помрачнел. Деньги – вот корень всех бед. В том числе и того, что величайшая берилловая диадема, наше национальное достояние, уплывает в частные, да еще и изрядно удаленные от нас руки. Неужели у короны так плохо со средствами, что Британскому музею поручено распродавать всяким иностранцам за бесценок такие сокровища? Да, за бесценок, потому что, сколько ни заплати за диадему, всё равно будет ничтожно мало. А тут еще и прижимистый делец со своими заокеанскими приемчиками готов ободрать империю как липку – подавай ему, видите ли, скидку!
– Чего же вы от меня хотите? – впервые с невиданным доселе запозданием вступил в диалог Холмс.
– Вы славитесь умением решать любые самые тонкие дела, мистер Холмс. Дипломатия вам тоже по плечу, не скромничайте. Позвольте мистеру Бэрнвеллу посетить вас, допустим, сегодня вечером. Он уже предупрежден. Хоть он и упрям как осел, к вашему слову он согласен прислушаться. А больше я уж и не знаю, к кому обратиться.
– Вы обратились туда, куда следовало, – немедленно отозвался Холмс, одновременно зыркнув в мою сторону вопросительным взглядом.
Я к тому времени уже частично справился со своим огорчением. Всё равно насчет продажи всё решено окончательно, так что выказывать свое отношение к таким крупным, даже политическим вопросам не только бессмысленно, но и крайне неразумно. Так можно легко лишиться возможности получить вознаграждение за участие в межнациональных переговорах. Престиж престижем, но и о финансах, тем более в нашем положении, забывать не стоит. Вопрос в глазах Холмса, насколько правильно я успел его прочесть, касался того же.
Вознаграждение напрямую зависит от продажной стоимости, значит, наши интересы совпадают с национальными: мы должны успешно противостоять американской скидке, отбить ее атаку, удержаться под ее напором. Сколько же запросить с Ее Величества (а именно ее, нашу славную королеву представляет мистер Холдер, в этом можно не сомневаться), если мы беремся успешно уладить дело?
В ответ я воздел глаза к потолку, намекая, что цена диадемы баснословна и что если верхняя граница и существует, то никак не ниже того пятна, что образовала облупившаяся вокруг люстры штукатурка. Какой процент ни назови, даже маленький, всё равно это будет чудовищная сумма, так что из соображений приличия, а также чтобы с нами не отказались иметь дело, лучше назвать фиксированный гонорар. Несколько сотен фунтов, думаю, вполне будет здравым предложением, а уж сколько именно, пусть решает Холмс.
Мой друг, последовав взглядом за мною и осмотрев люстру, пришел к противоположным выводам. От того, что он озвучил, у меня перехватило дыхание. И у мистера Холдера тоже. Я видел, как он был обескуражен, когда Холмс заявил ему, что берется уговорить американца за пять процентов от стоимости диадемы. Пять процентов! Увидев округлившиеся глаза мистера Холдера, Холмс нехотя снизил число процентов до трех, но всё равно это была невероятная сумма! Такой наглости не ожидал и наш гость. Я думал, он немедленно покинет нас, но видно, у него не было выбора, мы оставались последней надеждой. Он будто прирос к креслу – так его покинули силы, – и только беспомощно лепетал: мол, правильно ли он понял, три процента от стоимости диадемы? Именно диадемы, ошибки нет?
Чтобы у него не осталось шансов
