как у нас в России в августе. На горкоме может висеть замок, все уехали на перегоны оленей… Ну ничего, Арктика не без добрых людей, помогут.
А потом, когда Тамара разносила по самолету обед (в котором, конечно же, была неистребимая и вездесущая курица, неизменно появляющаяся к обеду, независимо о того, летите ли вы в Кострому или в Нью-Йорк), сосед извлек из заднего кармана фляжку, отвинтил пробку и, выплеснув из стаканчиков боржоми, наполнил их коньяком.
– Ох, сосед, и царапнули вы мне сердце своей историей! Давайте-ка, Владимир Онуфриевич, за вашу удачу. А?
Выпили, повторили. Теперь, когда плотину как бы прорвало, Мечетному не терпелось говорить об Анюте, благо полярник умел так хорошо слушать.
– А как вы полагаете, она… свободна?
– Да как вам сказать… Вы-то сами не женаты?
– И да и нет.
– Выходит, семьи нет?
– Выходит, нет. Не знаю почему, не получилось у меня с семьей. Была когда-то, но это особая история. Военная. А после войны с семьей не повезло. Характер, что ли, стал скверный. Пытался, но все не то…
– Любви настоящей не чувствуете. Поэтому. Любовь-то вы свою на нее, на Анюту эту, всю израсходовали. Есть ведь однолюбы. Знавал я одного…
Моторы самолета источали мягкий и не очень громкий свист. Молодые загорелые ребята, отправлявшиеся в Арктику на зимовку, снова взялись за гитару. И вместе с ними пели два седых старика, на которых Мечетный обратил внимание в аэропорту. Со всеми в самолете – и с этими певунами, и с соседом Мечетного, и с этими стариками – стюардесса Тамара была знакома и вела себя с ними, как хозяйка с гостями. Старики тоже чувствовали себя в самолете как дома. Заговаривали, заходили даже в пилотскую кабину.
– Кто такие? – поинтересовался Мечетный.
– О, это наши знаменитые старожилы! Этот вот, что поплотнее, полярный летчик. Может, слышали? – И он назвал весьма известную еще по довоенным газетам фамилию. – А длинный бородач, это тоже наша знаменитость. Один из первых зимовщиков.
– А куда летят? Ведь, наверное, оба давно уже на пенсии?
– На пенсии. Да еще на какой. Оба – генеральские получают, да вот не могут дома сидеть, болеют Арктикой. А эта болезнь неизлечимая, до гробовой доски.
Мечетный понимал, что несет его сейчас судьба в какой-то особый, неизвестный ему мир. И все, что произошло за последние сутки – и эта газета с Указом, которую он везет с собой, и встреча с академиком, и веселая гроза над Москвой, и то, что он, Владимир Мечетный, усталый, стосковавшийся по отпуску и по своей многострадальной диссертации человек, вместо теплых черноморских берегов летит в неведомую ему страну льдов, – все это было будто сном, странным, тревожным сном, от которого все же не хотелось просыпаться.
– Извините, я вас потревожу. – Трофимов встал и направился по проходу к поющим. Его встретили веселым шумом. Еще громче, перебивая свист моторов, зазвучала гитара, и приятный тенорок полярника заметно вплелся в разноголосый хор.
28
А холодные эти края, в которые авиалайнер через несколько часов занес Мечетного, продолжали удивлять.
Во время короткой стоянки на аэродроме большого заполярного города в самолет ввалилась компания дюжих громкоголосых парней. В салоне стало тесно. Запахло крепким мужским потом, нестираной одеждой и сивушным духом. Новые пассажиры были странно, почти одинаково одеты: в меховых куртках, в шапках с длинными, опущенными вниз наушниками, в штанах черного бархата, заправленных в сапоги, голенища которых были сосборены гармошкой. Один под мышкой прижимал транзисторный приемник, исторгавший во всю свою электронную мощь какой-то концерт.
Вновь прибывшие расселись тоже кучно и, громко переговариваясь, наполнили чинный салон прекрасного авиалайнера хмельным бестолковым шумом.
– А это что за птицы? – спросил Мечетный у соседа, вернувшегося на свое место.
– Бичи, – усмехнулся тот. – Не слышали такого слова?.. Бичи за длинным рублем летят.
– Бичи? Что это такое?
– Так их тут зовут. Портовое словцо. Вероятно, происходит от английского бич – пляж, – пояснил сосед. – Перезимовали в благоустроенном городе, капиталы свои порастрясли, и вот весной к ледоходу летят в Арктику. Там ведь с началом навигации рабочие руки дороже золота. Ребята дюжие, большие деньги зашибают… Как птицы. Осенью на юг, весной на север.
– И всерьез работают?
– А как же. Сначала всю водку, какая есть, выпьют, потом одеколон, потом лекарства, что на спирту, а когда и это кончится да карманы опустеют, еще как работать-то примутся.
А между тем те, кого Трофимов назвал «бичами», расстегнули свои синие аэрофлотские сумки, и бутылки пошли по кругу. Поднявшийся шум совсем заглушил тихий свист моторов, взметнулась разудалая песня, и один из парней вдруг пошел вприсядку в проходе между кресел. В сетчатой своей люлечке проснулся и запищал младенец. Молодая мать, прижав его к себе, со страхом поглядывала на разгулявшуюся компанию. Мечетный вскочил было, чтобы прекратить хмельное безобразие, но многоопытный сосед остановил его:
– Не надо, не вмешивайтесь. Ничего хорошего не выйдет, Тамара их сейчас без вас успокоит.
И действительно, из пилотской кабины вышла статная белокурая красавица. Решительным шагом подошла она к веселящейся компании, встретившей ее, как старую знакомую.
– Тамара… Все летаем, на приданое зарабатываем? – послышалось со всех сторон.
– Прекратить! – скомандовала она своим густым контральто.
Как изваяние, стояла она в проходе. И произошло невероятное: компания вдруг стихла.
– Тамарочка, детка, зачем так строго? Мы же хорошие, мы пассажиры Аэрофлота. Нас любить и холить надо, – пропищал плясун, протягивая к ней руки.
– Сядь! – Стюардесса неуловимым движением своих больших рук бросила его в кресло. – Сядь и сиди. Слышишь?.. И вы, чтобы сидеть у меня тихо, а то всех выброшу в следующем аэропорту.
Должно быть, угроза была реальной. Новые пассажиры стихли и даже попытались завести с девушкой разговор.
– Как там, на реке?.. Не рано мы поднялись? Работа есть?
Стюардесса присела на ручку кресла и спокойным, доброжелательным голосом поддержала деловой разговор.
– Видели, что такое Тамара? – не без гордости, даже будто хвастая, сказал Трофимов. – Ее весь Север знает. Спортсменка. Какой-то там рекорд держит. А между прочим, что особенно удивительно, но и важно, знает приемы самбо.
А Мечетный думал: да, в суровом этом краю Тамарам только и жить. А каково-то тут маленькой Анюте с ее детским голоском? Что же это занесло ее сюда, где полгода день, полгода ночь? Как она может жить и работать среди таких вот «бичей»?
Он смотрел в окно: синь, синь, синь до горизонта, до самого того места, где снежные пустыни почти незримо сливались с таким же небом. Ни дорог, ни домов, ни деревьев… Какие обстоятельства заставили Анюту ехать сюда, в этот холодный край, кажущийся сверху мертвым?
И еще думал Мечетный, поглядывая на своего соседа, который мирно спал и даже прихрапывал, сложив в трубочку свои толстые губы. Думал, как же это он, Мечетный, никогда не пускавший постороннего в свою душу, Мечетный, считавший себя гордым, привыкшим в одиночку переживать свои радости и горести, так вот, вдруг, раскрылся перед этим полярником, ввел его в курс своих сердечных дел? Что же такое с ним, Мечетным, творится? Неужели стал меняться характер? Почему? К добру ли это?
Он никогда как-то не задумывался, над тем, почему, собственно, живет бобылем? Почему так яростно дорожит мужской свободой? Имеет благоустроенную квартиру, но не имеет гнезда. Почему не женился, хотя теперешнего его заработка хватило бы и на большую семью? Почему даже не привязался ни к одной из женщин, с которыми сводил случай? А ведь не одна была на его пути. Разной внешности, разных характеров. Они ненадолго входили в его жизнь, но так же легко и выходили, не оставив следа. Почему?
И вот теперь эта Серафима. Умна. Заботлива. Даже слишком заботлива и недурна собой… Живут на разных квартирах, ведут разное хозяйство. Совсем ведь недавно, вчера, думалось: вот и хорошо. Не примелькаешься, не надоешь… У нее определенные способности к точным наукам. В его лаборатории она не последний человек. Мечетный помогает ей работать над кандидатской. А она помогает ему при случае проводить сложные расчеты. Полное согласие. О чем еще мечтать? Чем не пара? Лабораторная общественность их давно уже поженила и даже объясняет их жизнь врозь нежеланием терять одну из квартир. Лабораторный вахтер
