не просто провал. Это катастрофический провал. Провал, который, по-видимому, не смогла устранить предыдущая команда. В том числе и Трейк Калодос, и за это его убили. Изольда не знает, кто это сделал и как, но понимает, что в случае неудачи она будет следующей.
– Свяжитесь со складом топлива Вестриани, – говорит она в свой виз. – Сообщите им, что мне нужны все головы, какие только у них есть. Немедленно.
71. Универсус
Ūniversus ~a ~um, прил.
1. весь, целый
2. всеобщий
В гримерной, отведенной мне в турнирном зале, меня ждет ваза с единственной тигровой лилией и запиской золотыми чернилами, обвитой вокруг горлышка.
«До вечности,
Джи»
Я слышу его – смысл, скрытый в чернилах, под словами. Наша встреча неминуема. Как вечность космоса или петля взлета и снижения, мы с ним неизбежно встретимся. В турнирном зале я смотрю на стяг Рессинимусов, висящий рядом со стягом Литруа. Золото и серебро. А4 и А3, держащиеся за руки. Я – пешка Дравика, Джи – королевская. Золотой дракон – солнце. Серебряный кролик – луна.
В вечной гонке друг за другом по небесам.
Отца Мирей звали Григор Ашади-Отклэр.
Он был рослым и привлекательным, носил бородку с проседью, его глаза имели самый теплый из оттенков коричневого – он не стал менять цвет глаз, даже когда, женившись, вошел в семью Отклэров. И все же их зимний яд постепенно подействовал на него. Григор сопровождал наемного убийцу в ту ночь, чтобы убедиться, что работа выполнена как полагается, – страховка, предусмотренная семьей, которая никогда не полагалась на волю случая.
В гримерной я несколько раз пересматриваю присланное Дравиком видео. Григор в толстом пальто и меняющей его внешность до неузнаваемости шляпе. Неоновые вывески Нижнего района отражаются в лужах под его ботинками – слишком качественными, чтобы принадлежать кому-нибудь кроме благородных. Их всегда выдает обувь, своим комфортом они ни для кого не жертвуют. Он бросает взгляд по сторонам, осматривает переулок, где стоит в ожидании. Продолжительность видео – всего двадцать секунд, снимали его, вероятно, с дрона системы наблюдения. Благородный, топчущийся в переулке, – обычное явление в Нижнем районе: они все чего-то ждут и озираются. И всегда пожинают плоды.
Заняты охотой.
Крест ближайшей церкви тенью нависает над Григором, стоящим у знакомой двери с жестяными заплатами. Над его головой с воем проносится десятичасовой поезд подвесной дороги. Пока Григор кашляет в перчатку тонкой кожи, моей матери перерезают горло. Двадцать секунд проигрываются на повторе, я смотрю на Григора, не отводя глаз ни на миг, и безмолвный нож знания поворачивается у меня в мозгу: если бы она не родила меня, то сейчас была бы жива. На экране виза из-за двери появляется наемный убийца из Паучьей Лапы, и я впитываю взглядом каждую подробность: его поджарое тело, лишь отчасти скрытое тьмой, тонкую чешуйчатую броню, лицо под кошмарным капюшоном и маской.
– Готово? – обеспокоенно спрашивает Григор убийцу – беспокоится за себя, за свою семью, но не за семью, оставшуюся за дверью. Капюшон кивает.
– Обе они мертвы.
Почему он солгал? Я знала об этом, иначе за те шесть месяцев, которые я потратила, готовя убийство отца, ко мне подослали бы еще кого-нибудь. Шесть месяцев я прожила, думая каждый раз, когда опускала голову на подушку, что уж сегодня ночью мне точно перережут горло. Мой палец подергивается, бесконечно перематывая и вновь прослушивая единственную фразу убийцы.
– Тогда уходим скорее, пока нас кто-нибудь не заметил, – торопливо шипит Григор. И видео начинается заново. Больше он не заговорит никогда. Дравик прислал снимки его трупа со свисающими ногами в тех же красивых кожаных ботинках.
Дверь гримерной вдруг скрипит, открываясь, заходит визажистка, расточая улыбки, и я поспешно закрываю виз.
– О, какой великолепный цветок! – Она смотрит на вазу Джи. – По-моему, это значит, что кое-кто вами гордится.
Я молчу. Она прокашливается.
– Сегодня важный день, ведь правда? Один из ваших последних поединков. Да еще не с кем-нибудь, а с изумительной леди Мирей.
Я молчу.
– Нет-нет, вы, конечно, и сами изумительная! Мы с детьми смотрим все ваши поединки… мы от них в восторге! Таких наездников, как вы, больше нет. А то, как вы из поединков со всеми этими благородными выходите, сделавшись еще сильнее, – это так вдохновляет. – В зеркале видно, как она расплывается в улыбке, стоя у меня за спиной. – Наверное, ваши родители очень гордятся вами.
– Своих родителей я убила.
Кисть падает из ее вдруг утративших ловкость пальцев. Я впервые произнесла вслух горькую правду, которая никогда не перестанет ранить.
– Простите… простите, я только предположила… – чуть ли не с отчаянием она переводит взгляд на упаковки с гримом. – А вы… хм… уже наметили на сегодня какой-нибудь цвет?
Передо мной раскинулась радуга – мое внимание привлекает золотой, в глаза бросается красный. Но для меня существует лишь один.
– Черный.
На свои накрашенные темным глаза я смотрю в зеркало до тех пор, пока не слышу сигнал пятнадцатиминутной готовности. Мое отраженное лицо уже не такое худое, как раньше. И не столь напуганное, а на щеках даже заметен румянец – как у матери, пока болезнь не сожрала ее. Я на нее похожа. Даже если ее нет, даже если мой разум будет съеден полностью и я не вспомню, каким было ее лицо, я все равно смогу увидеть ее во мне.
За дверью комнаты бушует толпа.
Дравик стоит под стягом Литруа, невозмутимый и окруженный тремя десятками стражников частной охраны в серебристых доспехах. В его кокон нарочитого спокойствия они пропускают меня, и только меня. Я прохожу мимо Дравика к воротам ангара. Принцу известно, что я изучала Мирей Ашади-Отклэр как никого другого. За спиной звучит его голос:
– Она на редкость хороша.
– Знаю, – соглашаюсь я через плечо. – Но я буду лучше.
В ангаре свет седла манит к себе. На этот раз возле него ждет женщина. Я направляюсь к ней. Она не расплывается, не исчезает – ее очертания резкие и отчетливые, светлые волосы и бледно-голубое платье трепещут на несуществующем ветерке, она улыбается мне. Ее губы шевелятся, каждое слово-звон гулко разносится по ангару.
– Ты знаешь, что значит езда верхом?
Нет. Да. С чего начать? Езда верхом – это столько всего. Это и боль, и смерть, и отвага. Это и стремление к цели, и отказ от нее. Движение и вновь движение еще лучше прежнего. Обжигающий жар и пробирающий до костей холод, страсть к сражениям и просто страсть, молчание и вопль, нарушающий его. Это бегство от реальности и встреча с
