Книга Грач - Энтони Макгоуэн

Кенни нравилось, как я читаю, но ещё больше он любил, когда я рассказывал истории собственного сочинения. Он их называл «говорильные истории». Как мне кажется, в говорильных историях ему больше всего нравилось то, что они могли продолжаться без конца, тогда как любая книга рано или поздно кончалась. Он каждый раз боялся, что книжка закончится быстрее, чем он успеет к этому приготовиться.

— Нет, — сказал я. — Ложись спать.

— Без истории не могу.

— У меня сейчас неподходящее настроение.

— Если не расскажешь историю, я буду гудеть.

Кенни иногда начинал глухо гудеть себе под нос и говорил, что это помогает ему уснуть, но мне кажется, он понимал, что рано или поздно я не вынесу его гудения, сдамся и расскажу историю. Обычно этим и заканчивалось.

Но сегодня я был слишком расстроен и раздосадован. Если история, которую я ему расскажу, окажется интересной, он от меня ещё несколько часов не отстанет, требуя продолжения. Чтобы побыстрее закончить этот паршивый денёк, я решил наплести Кенни что-нибудь совсем уж бредовое.

— Ну ладно, — сказал я. — Сиди тихо и слушай.

Иногда слышно, как человек улыбается, — звук улыбки похож на то, как шуршит обёртка, когда разворачивают подарок.

За этим звуком раздался другой, скребущий. Кенни встал с кровати и впустил Тину. Она всегда спит у него на кровати, упёршись задницей прямо ему в лицо.

— Как история называется? — спросил Кенни, когда улёгся обратно в кровать. Тина устроилась у него под боком.

— Она называется «Грач».

— Она, что ли, про нашего Грачика?

— Конечно про него. А может, и нет. Без разницы. Короче, жил на свете грач. Он был совсем молодой, почти птенец, и ничего не смыслил в том, что надо и что не надо делать, чтобы остаться в живых. В один прекрасный день его убил ястреб-перепелятник. Потому что так устроено в природе. Сильные убивают слабых, а потом их съедают.

— Неправда! — воскликнул Кенни.

— Заткнись.

— Но он же его не съел. У тебя в истории неправильно. Грачик жив.

— Ладно, давай по-другому. Ястреб не съел этого грача, потому что двое обалдуев решили, что могут его спасти. Он промучился у них ещё пару дней, а потом умер и отправился в мусорный бак. Из этого можно сделать вывод, что в законы природы вмешиваться не надо, потому что в них всё равно невозможно ничего изменить, а для грача было бы лучше, если бы ястреб его сразу убил и съел. Всё. Конец.

Я взглянул на Кенни. Он лежал с перекошенным лицом, заткнув пальцами уши.

Я почувствовал себя конченым подонком. Такого ещё никогда не бывало — чтобы я причинил Кенни боль. Чтобы нарочно сделал ему больно. Я себя за это ненавидел. Скорее всего, я и сделал это только потому, что мне была нужна убедительная причина для ненависти к себе. Нашёл чёрную пещеру ненависти и заполз в неё, как упырь в заброшенную могилу.

Я долго пролежал без сна. Сначала я услышал, что Кенни задышал медленно и размеренно. Потом — как тяжело и устало поднимается по лестнице отец. Подождав ещё — не знаю, сколько точно, потому что, когда лежишь без сна, время течёт очень странно, — я встал с кровати, тихонько спустился на кухню и заглянул в Грачикову коробку. Кенни наложил ему туда веточек, листьев и сухой травы. Наверно, хотел изобразить гнездо.

— Привет, Грачик, — сказал я.

Грач снизу вверх смотрел на меня, а я — сверху вниз — на него. С проплешинами на спине и груди он выглядел не очень. Я погладил его, и он на этот раз не стал драться. Вынув грача из коробки, я сел на пол и посадил его себе на коленку. Он сидел смирно и покорно — дикие животные ведут себя так, только когда умирают. Плакал я скорее не по умирающей птице, а по себе, по Кенни и по отцу. Но и по Грачику я тоже, конечно, плакал.

14

Оттого что вечером я не задёрнул занавески, яркие лучи солнца разбудили меня совсем рано утром. Первой моей мыслью было растолкать Кенни и попросить прощения, но потом я подумал, что лучше этого не делать. Он легко забывал плохое, а если я напомню ему о вчерашнем, он только снова расстроится. Перед отцом мне тоже было неудобно. Я понимал, что он хороший, добрый человек, а с тех пор как у них всё образовалось с Дженни, стал вдобавок и хорошим отцом. Но я всё ещё был слишком зол, чтобы перед ним извиниться.

Злость, между прочим, не такая плохая штука. Она придаёт тебе сил, будит желание что-то сделать, вместо того чтобы просто свернуться калачиком и умереть.

И мне очень захотелось сделать одну вещь.

Вчера я был жалким неудачником. Я увязался за Сарой, как бездомный пёс или как дурной запах. Как прилипчивая туалетная вонь. А потом её брат поизмывался надо мной, хотя и был один, без своих дружков.

Я решил, что всё исправлю. Что сегодня всё будет по-другому: я разберусь со Станно, а потом попрошу прощения у отца и у Кенни.

Я оделся. Тина, судя по тому, как она на меня посмотрела, хотела попросить еды, но потом примостилась обратно под бок к Кенни. Собакой она была глупой, но что-то всё-таки соображала.

Хлебнув молока прямо из пакета и схватив со стола горбушку хлеба, чтобы съесть по дороге, я успел на ранний автобус. Когда я приехал к школе, никакие засранцы у задних ворот ещё не кучковались. Во дворе болталось только несколько ботанов, которые всегда приезжали задолго до начала уроков.

Немного погодя двор начал наполняться. Несколько ребят поздоровались со мной, я что-то пробурчал им в ответ.

А потом появился он.

Станно.

Он шёл в сопровождении обычной свиты. Лицо у него было бледное, и выглядел он так, будто плохо себя чувствует.

Отлично.

Я очень надеялся, что ему плохо.

И собирался сделать так, что он почувствует себя гораздо хуже.

Я всё продумал. Я встану у него на пути, прямо здесь и сейчас. Скажу ему, что он скотина и трус и что без своих мордоворотов он никто. Потом ударю. Один раз, точно в зубы, как в кино. Он, как мешок