сейчас я попался на том, что прятался у его дома и шпионил за его сестрой. От этого я почувствовал себя слабым и виноватым. И стал заикаться, чего не случалось со мной уже много лет.
— Н-н-н-ничего.
Я заикался, когда был маленьким. Наверно, это было как-то связано с тем, что от нас ушла мама. Помню, как в третьем или четвёртом классе, отвечая на уроке, я спотыкался на слове «мисс». «М-м-м-м-м- м-м-м-м-м-м-м-м…» — подолгу мычал я, и весь класс смеялся надо мной, а мисс Уэнтворт в конце концов теряла терпение и выходила из себя. Но потом я от заикания избавился. Сам не знаю как. Но ведь бывает же, что плохие вещи проходят сами собой.
А потом вдруг возвращаются.
— Тогда пр-р-р-р-роваливай, — передразнил меня Станно, сделал шаг и толкнул меня в грудь. От неожиданности я потерял равновесие и полетел на проезжую часть. Хорошо, не было машин, а то бы меня переехало насмерть.
Иногда я мечтал сойтись со Станно в честной драке, один на один, так чтобы нам не мешали его болваны. Но сейчас я был растерян, а не зол, и драться не мог.
Я приподнялся на локте, думая только о том, как бы поскорее улизнуть, как побитая собака.
Он, вместо того чтобы пару раз наподдать мне ногой, просто молча смотрел на меня сверху вниз. Потом глаза у него расширились, он улыбнулся, но улыбка мгновенно сменилась гримасой отвращения.
— Это ты из-за неё, да? — спросил он.
— Что?
— Из-за девчонки. Ты…
— Нет!
— Не «нет», а «да». Ты же… как это… преследуешь её!
— Нет!
Но залившиеся краской щёки выдали меня с потрохами.
— А то я не вижу! — сказал он. — Ты же, урод, небось подглядывал за ней? Хотел подобраться к окну спальни? Вот же грязный извращенец!
Станно несколько раз пнул меня. Я стерпел, закрыв руками голову.
Когда ему надоело пинать, он сплюнул на меня и пошёл прочь.
12
Когда я добрался до дома, уже стемнело. На обратном пути настроение у меня с самого начала было паршивое, а к тому времени, как я подошёл к нашему заднему крыльцу, ночная чернота заливала меня, как вода — трюм тонущего корабля.
Свет из окон слепил глаза. Пахло готовкой, в гостиной работал телевизор. Отец смеялся над юмористическим шоу. Много лет после маминого ухода он вообще не смеялся, а теперь, казалось, хохотал без перерыва. Будто скопил в себе долгие годы смеха, а потом решил потратить накопленное.
Но я сдуру решил, что отец смеётся надо мной.
— Это ты, Ники? — крикнул он. — Если да, то на чай ты опоздал.
— Купил бы мне долбаный телефон, я бы не опаздывал, — огрызнулся я. Вместо «долбаный» я употребил настоящее слово, которое «долбаным» заменяют.
Только открыв рот, я понял, как сильно бесился из-за этого телефона. У всех моих приятелей были мобильные телефоны, и только у меня не было. Отец говорил, что я могу заработать на него по выходным, но в городке невозможно было устроиться никем, даже разносчиком газет. Газет больше никто не выписывал, все читали интернет.
В гостиной наступила тишина. Похоже, там выключили телик.
Потом оттуда появился отец и с отсутствующим лицом встал в дверях кухни. Под отсутствующим выражением скрывалась ярость. Я видел такие лица у завсегдатаев паба, когда они выходили наружу подраться.
В ярость его привело то, что я на него ругнулся. Никогда раньше я этого не делал. Мне было плохо, хотелось плакать, но вдобавок ещё разбирала злость. Не на отца, а на всё вообще. Отец просто подвернулся мне под руку.
— В этом доме таких слов не используют, — сказал он.
— Да ты-то сам как ругался, как напьёшься. И это у тебя было дерьмо, и то дерьмо.
— Перестань, Ники.
Но я уже разошёлся.
— И жрать было вечно нечего. Мы с Кенни два года на тостах без ничего прожили.
— Я старался как мог.
— Ага, но получалось одно дерьмо.
Отец отступил на шаг и отвёл назад руку, словно замахиваясь для удара. Уворачиваться я не стал. Хватит с меня, науворачивался. Но тут появилась Тина и подняла лай — она всегда так делает, когда начинается буча.
— Давай, бей. Ты это хорошо умеешь, — сказал я. — Дерьмовые отцы без этого не могут.
Но он не стал меня бить. Да и, скорее всего, не собирался. Даже в худшие свои времена он почти не давал воли рукам.
— Почему все кричат? — спросил выросший у него за спиной Кенни. — Тина этого не любит. Она от криков огорчается. И Грачик тоже. Ему, чтобы поправиться, нужен покой.
Грачик. Я совершенно о нём забыл. Мне захотелось узнать, как он. Но расспросить про него или пойти проведать значило бы уступить. А я уступать не собирался.
— Заткнись, Кенни, — сказал я. — Мне глубоко наплевать на твою кретинскую птицу.
Я протиснулся между отцом и Кенни и пошёл на второй этаж. Тина как заводная лаяла мне вслед. Наверху я с такой силой захлопнул за собой дверь спальни, что задрожал весь дом. В спальне я рухнул на кровать, зарылся лицом в подушку и лежал, как мёртвое тело. Мне, собственно, и хотелось быть мёртвым телом, потому что мёртвое тело ничего не чувствует.
13
Спальня у нас с Кенни одна на двоих, так что я знал, что он скоро появится.
— Отец сказал, что ты чокнутый придурок, но, наверно, у тебя был тяжёлый день, — заявил Кенни, натягивая пижаму «как у Человека-паука».
Она появилась у него уже очень давно, и теперь пижамные штаны с трудом доставали ему до колена, но каждый раз, когда отец выбрасывал пижаму в помойку, Кенни упорно доставал её из мусорного бака. Не уверен даже, что ему как-то особенно нравится Человек-паук. Но к этой пижаме он прикипел.
Я ему ничего не ответил, поэтому он продолжил:
— Грачик поел червяков, ему стало получше, и он походил по коробке, но потом ему опять стало плохо, и отец сказал, что у него, наверно, микробы и что он принесёт лекарство, чтобы этих микробов убить. Ещё отец сказал, что, если мы немного подождём, ты придёшь, поужинаешь и поиграешь с Грачиком, но ты не пришёл.
— Кенни, замолчи. Я пытаюсь заснуть.
Я и забыл, что остался голодным. Но идти есть было уже поздно.
— Хорошо, — сказал Кенни. — Тогда расскажи мне историю.
Когда мы были
