пьёт,
Подмигивая лету и красоткам.
(«Август», 1932)
Павел Шубин:
На серую бухту туманы ложились
От Чуркина мыса до самой губы,
С полно́чи росли, поднимаясь, приливы
И ветер солёный вставал на дыбы.
(«Двадцатая верста», 1945)
И такая словесная щедрость у всех троих! Как будто сам язык им по-женски отдался, по-звериному оказался предан, податлив и мягок – как глина в умных руках.
Даже если самым знающим людям прочитать эти стихи и спросить, чьё это – Корнилова, Васильева, Шубина, – уверен, большинство задумается:
И снова ночь дотла сгорела,
А я и не заметил – как?
Гроза,
Стрельнув из самострела,
Сползла на брюхе в буерак,
И дождик,
Худенький и русый,
С охапкой ландышей в руках,
Баштанами и кукурузой
Прошёл на птичьих коготках.
(«И снова ночь дотла сгорела…», 1940)
Прекрасно же? Это Шубин.
…Когда Приблудного, Корнилова, Васильева не стало, Шубин принял их, в жизни не случившееся, рукопожатье.
Понёс горячие русские слова в горсти дальше – в будущее.
Он, конечно же, не знал про их страшные судьбы: всех троих расстреляли. Почти никто в стране не знал – об этом не сообщалось. Большинство думали: ну, сидят где-то.
В тот год, когда все трое утеряли свободу (а потом и жизнь), у Шубина начался настоящий прорыв в литературу.
Если в 1935-м у него были две журнальные публикации (в ленинградских журналах «Звезда» и «Литературный современник» вышло по два стихотворения), в 1936-м – четыре (два раза в «Звезде» и два раза в «Литературном современнике», всего одиннадцать стихотворений), то в 1937-м – вышла его первая книга!
Она называлась «Ветер в лицо». Выпустил её Гослитиздат.
Помимо того, Шубин защитил диссертацию по рассказам вернувшегося из эмиграции писателя Александра Куприна и стал кандидатом филологических наук. Скорей всего, это была первая диссертация по Куприну в СССР.
И вот он – со своей книгой, кандидат наук – является домой.
Соседи вспоминали: «Конечно, было скромное, по-деревенски, застолье. И, понятно, под угощение, под рюмочку – текла задушевная беседа… Расспрашивали о Ленинграде, о городской жизни. Шубин между тем всё уводил разговор к старине».
Мог бы похвастаться, тем более – ему было чем, но снова проявлял скромность и почтение.
Входящий в славу, полный сил, теперь уже горожанин, он разом стал завидным женихом. В Чернаве было минимум три девушки, за которыми он ухаживал, – и все три первые красавицы на селе. Причём все три – отзывались, но мы, конечно же, не знаем подробностей; да и знали б – не сказали.
Если со старшими Шубин проявлял положенную крестьянскую сдержанность, то девушкам, пожалуй, мог и рассказать что-нибудь – просто интереса ради. Как в стихах у него было:
Ты была деловитой и строгой,
И смеющейся, и молодой…
Я по звонким весенним дорогам
Шесть республик прошёл за тобой,
Задыхаясь, надеясь, тоскуя,
Чтобы встретить на долгом пути
Ту – единственную,
Золотую,
От какой никуда не уйти.
Мне не выдумать радости большей,
Чем работа и песня с тобой.
Хочешь дружбу? —
Бери. Я хороший,
Настоящий,
Весёлый,
Простой.
(«Девушка», середина 1930-х)
Другая соседка запомнила: «На нём были тёмные брюки в мелкую клеточку, светло-розовая рубашка с большим отложным воротничком и расстёгнутой верхней пуговицей…»
В том же году Шубин появился со стихами сразу в трёх антологиях; журнал «Литературный современник» дал две подборки стихов, «Звезда» опубликовала его первую поэму «Слово об Иоване Зрини», а затем, в последнем номере за год – стихотворение «Казахстан» (в честь появления на тот момент пока ещё одиннадцатой республики СССР). Кроме того, в журнале «В наши дни» (орган Калининского (Калинин – бывшая Тверь) литобъединения) вышло стихотворение о пушкинском юбилее.
Так Шубин очевидным образом вошёл в число первых ленинградских поэтов молодого поколения.
И уверен был в том, что вправе претендовать на большее.
Ну а что?
В Ленинграде его знали все причастные к литературе.
Руководитель второй по численности в стране – Ленинградской писательской организации СССР – знаменитый поэт Николай Тихонов ставил Шубина высоко.
Редактор журнала «Звезда» писатель Юрий Либединский, бывший руководитель Ленинградской писательской организации, чтил молодой талант безусловно.
И ответственный редактор «Литературного современника», органа Ленинградского отделения Союза писателей СССР, писатель Михаил Козаков знал и ценил поэта.
И всё же, несмотря на огромную любовь к городу трёх революций, Шубин видел: самое главное – всё равно в Москве. Битва за первенство.
Не Либединский и не Козаков определяют иерархии в советской словесности, и даже не Тихонов, который вполне мог бы претендовать на звание первого поэта страны, но вместе с тем, оставаясь в Ленинграде, словно бы чурался всего этого. Живущие в Москве Илья Сельвинский и Борис Пастернак в этом соревновании куда более зримо участвовали.
Появились, видел Шубин, в столице новые имена: Александр Твардовский (на четыре года старше его), Евгений Долматовский (на год моложе), Константин Симонов (тоже на год моложе). Их вся читающая страна понемногу начинала различать. Сидя в Ленинграде, можно было все поэтические схватки за первенство пропустить. Боксёрский ринг – хорошо, но поэтический Шубина прельщал куда сильнее.
В первом номере журнала «Звезда» за 1938 год выходит большая (на три полных разворота!) статья литературоведа Александра Западова «О стихах Павла Шубина» – рецензия на сборник «Ветер в лицо».
«Тридцать стихотворений, отобранных автором, свидетельствуют о его несомненном… даровании».
«Шубин предпочитает писать о том, что он видел, чувствовал, думал. По-видимому, он побывал во многих углах нашей страны, гонимый желанием посмотреть, как и чем она живёт».
Посетовав, что «…голос борца, “агитатора, горлана, главаря” в книжке Шубина ещё “не чувствуется”», автор признаёт другое, быть может, в конечном итоге более важное: «Стихам его свойственна особая точность тех строк, где идёт речь о природе живой и мёртвой. Он различает, например, суглинок и чернозём – для него это не просто “земля”. Большой тонкости Шубин достигает в различении полевых запахов. Он твёрдо знает, что хочет, “чтобы пахло ромашкой и просом”, отличает в степном букете запах чабреца от мяты. В его стихах упоминается около пятидесяти названий деревьев, цветов и трав. Упоминания эти не носят характера каталога, не имеют привкуса щегольства каким-либо малоизвестным названием вроде краснотала. Нет, просто для него не существует вообще “травы”, вообще “цветов”, и если
