и почти что запрета. С чем это связано? И почему на «Вихре» так настаивал Аркадий?
– Тут есть несколько обстоятельств. Во-первых, судьба самого Малявина. Российская академия художеств в свое время категорически не приняла его «Вихрь», несмотря на огромный успех у публики. Потом трудная эмигрантская судьба… В Америке он много работал. Но это был уже другой Малявин, несопоставимый с тем, каким мы его знаем до отъезда из России. Еще одно важное обстоятельство – полотна Малявина бессюжетны. Для советского искусствоведения это был всегда очевидный минус. Повсеместно господствовала концепция искусства как иллюстрация жизни. Более правдивая или менее, но обязательно сюжетная. В центре всегда было некое социальное послание. Эта традиция шла еще от передвижников, хотя совсем не исчерпывала их искусства. Тем не менее именно эта пресловутая «социальность», поднятая на щит, совершенно исключала другой подход к живописи. Думаю, поэтому Малявин был наглухо и надолго задвинут в запасники. Сейчас понимаешь, что «Вихрь» пугал своей избыточностью, яркостью, смелостью. Но, разумеется, Аркадия заинтересовал Малявин не только поэтому. Его, западника до мозга костей, втайне тянуло к русскому искусству. Оно все время присутствовала в его планах и трудах. Достаточно вспомнить и его проект с Палладио, ставший своего рода гимном русской усадебной архитектуре начала XIX века. Или та же выставка «Русский путь» в Ватикане. Да простят мне мои коллеги, но я имею право утверждать, что это была лучшая выставка о русском искусстве, которая когда-либо была сделана. И я не думаю, что в ближайшее десятилетие что-то подобное еще будет возможно.
– Для меня, человека, много лет знавшего и близко дружившего с Аркадием, стали своего рода откровением именно его «русские» выставки. Ведь круг его художественных пристрастий и вкусов располагался на совсем других широтах и меридианах. Как это все у него совместилось?
– Аркадий смотрел на русское искусство из перспективы своих невероятных знаний мирового искусства. И это придавало его проектам масштаб, который зачастую был совершенно не доступен тем, кто всю жизнь занимается только историей русской живописи, или скульптуры, или архитектуры. Его взгляд был как бы сверху, с какой-то немыслимой, только ему доступной высоты. Большое видится на расстояние. Ему дана была эта королевская дистанция, которой больше не было и нет ни у кого из знакомых мне искусствоведов. Он мог позволить себе взглянуть на русское искусство максимально трезво, объективно, без той страстной к нему привязанности, которая, например, часто захлестывает меня вопреки разуму. И в картине Малявина он увидел то, что является самой сутью русского художественного менталитета. И вообще всяческой русскости. Невероятный размах, сумасшедший красный цвет, какой-то иррациональный по своей сути, захлестывающий, заливающий собой все огромное полотно.
– Для меня это всегда была кровь… Как это у Ахматовой «Любит, любит кровушку Русская земля». Тут нельзя не вспомнить, что эта картина была написана в 1906 году, буквально сразу после революционных событий 1905 года. И даже если сегодня эти связи кажутся слишком олдскульными, тем не менее игнорировать их мы не должны.
– Конечно, вот эта тема «без удержу». Всё «через край» – особенности русского характера и русской судьбы. Всевластная, неподконтрольная, безбрежная стихия, которая овеществляется в образах загорелых, смеющихся русских девок, пугающих неистовством своей пляски. Я вижу тут некоторое сходство и с женскими портретами Михаила Врубеля, а мы помним, что Аркадий был сокуратором недавней знаменитой выставки в Третьяковской галерее, где он выстроил образцовую хронологию того, что происходило в мировом искусстве, когда творил Врубель.
– Как вы пришли к нынешнему названию выставки: «Русская ярмарка. Торг. Гулянье. Балаган»?
– Действительно, мы бились над этим названием долго. «Торг» – это художники-передвижники и Кустодиев. А «гулянье» и «балаган» – это в основном «Мир искусства». К тому же выяснилось в ходе подготовки к выставке, что много интересных картин разбросаны по частным собраниям. Например, мы нашли совершенно невероятную «Карусель» Сапунова в собрании Валерия Александровича Дудакова. Не могу сейчас не вспомнить его мгновенную и какую-то радостную реакцию на мой звонок и просьбу: «Да, конечно, дам на такую выставку и… вам». Нам удалось договориться и с владельцем потрясающей картины Кустодиева «Ярмарка в Кинешме». Причем никогда в жизни вы бы не узнали здесь благостного, радостного и уютного Кустодиева. У него тоже имеется карусель – но это зловещее «Колесо жизни». Тема ярмарки часто возникала и в творчестве Сапунова, и в работах Судейкина. Но тут она оборачивается какой-то отталкивающей стороной, как часто бывало у немецких романтиков. Как тот же «Балаганчик» Блока – это ведь уже страшно. А если говорить об истоках темы художников «Мира искусства», то давайте откроем воспоминания Александра Николаевича Бенуа. Там у него есть главы «Первые зрелища» и «Балаган». Он вспоминает, как покойный брат взял его с собой на ярмарку, которая тогда проходила прямо на площади перед Адмиралтейством, в непосредственной близости от Зимнего дворца. Кстати, полотно Сергея Маковского с подобным сюжетом мы получаем от Русского музея. Впечатление от той ярмарки было самым сильным среди детских воспоминаний Бенуа.
– При всем внешнем простодушии и даже наивности «Петрушка» – страшный балет. В музыке Стравинского, как и его главных образах, очень явственно слышится угроза. Откуда эта страсть у Бенуа и художников «Мира искусства» к русской ярмарке и балагану?
– Полагаю, что именно так они представляли себе старую Россию. Неслучайно, что для того же Бенуа это было что-то вроде навязчивой идеи. Особенно часто он обращался к теме русского балагана, когда оказался в эмиграции. Отчасти здесь стоит искать объяснение, почему именно «Петрушка» стал символом нового русского балета наряду с «Лебедем» Анны Павловой или «Весной священной» Нижинского. Русский дух представал в самом простом, самом площадном, народном воплощении, оставляя далеко позади себя придворные церемонии «Павильона Армиды» или роскошную ориентальность «Шехерезады». Вы правы, «Петрушка» – страшный балет. Достаточно взглянуть на фотографии Вацлава Нижинского в образе Петрушки. И тот факт, что этот балет так долго продержался в репертуаре дягилевской труппы, что он был первым и самым совершенным воплощением авангарда в балете и первым спектаклем, который постарался передать очень сильное и трагическое содержание. Именно поэтому такое большое место отводится в нашей экспозиции «Петрушке». Мы получим эскизы Александра Бенуа 1921 года из музея Большого театра. И эскизы костюмов всех главных героев. А 18 мая в день открытия выставки оркестр Нижегородской оперы и балета под руководством Дмитрия Синьковского исполнит под открытым небом «Петрушку» Стравинского, связав воедино и тот изобразительный ряд, который ожидает зрителя на выставке, и музыку, поразительно предсказавшую главные ритмические открытия ХХ века.
– Особое место в концепции Аркадия Ипполитова занимают вывески
