он спросил:
– Кто назвал тебя роботом? – да таким милым и искренним тоном, словно просто интересовался.
Но я слишком хорошо его знала, и в данный момент мне было уже наплевать.
– Какая разница.
– Большая, – тем же тоном ответил он. – Та же девушка, которая пожаловалась Кордеро, что ты назвала меня сарделькой?
Я остановилась так резко, что он по инерции успел пройти еще шаг.
– Ты знаешь, кто ему рассказал?
– Та, пронырливая. Гвиневра, – ответил он.
– Женевьева? – Я аж подавилась.
– Она.
Глаз. У меня дернулся глаз. Женевьева, серьезно?
– Это тебе менеджер рассказала?
Култи кивнул.
Я сглотнула. Невероятно. Вот же вероломная тварь! Охренеть.
– По твоему лицу все понятно, – сказал он, потянув меня за руку. – Я подожду тебя здесь.
Я улыбнулась девушкам, быстро сжала его ладонь и скрылась в полупустой раздевалке. Стоило бы остаться, послушать рассуждения Гарднера о прошедшем сезоне, но я не могла. Просто похватала вещи, запихнула их в сумку и ушла. Завтра приду и верну то, что мне не принадлежит. Заодно повидаюсь с Дженни и Харлоу перед их отъездом домой.
Когда я вышла, Култи стоял у стены и сверлил Женевьеву с остальными девчонками прожигающим до костей взглядом. Я не собиралась спрашивать, что он делал. Просто вскинула брови, а перед тем, как уйти, обернулась на них через плечо и бросила одно-единственное:
– Пока.
«Успехов», – мысленно добавила я. Мне бы они точно не помешали.
– Пойдем, – пробормотал Култи, проводя меня мимо толпы репортеров, кучкующихся у выхода.
Он расталкивал их плечами, а я шла следом, и меня не волновало, что стоило бы им что-нибудь сказать. Путь до его машины, казалось, растянулся на целый год.
Я забралась в салон первой, а Култи сел следом, прижимаясь ко мне крепким телом. Его рука легла мне на плечи и прижала к широкой груди. И все. Это единственное, что он сделал. Не сказал успокоиться и не расстраиваться. Не сказал, что все будет хорошо. Култи просто обнял меня и не отпускал, пока мы не добрались до моей квартиры.
Не говоря ни слова, мы поднялись по лестнице, и он открыл дверь. Бросил сумку на привычное место. Я сказала, что пойду в душ. Следующие несколько минут прошли как в тумане, и на душ мне потребовалось больше времени, чем обычно. Я очень гордилась собой, что не расплакалась снова. Нет, взрослые мужики рыдали, когда проигрывали, – чем я хуже?..
Только я не ребенок.
На стадионе наплакалась.
Не конец света. Серьезно. И я буду повторять это, пока не поверю.
Когда я все же выползла из ванной, Култи ждал на кухне. Он оглянулся на меня через плечо, соскребая что-то из сковородки на две тарелки.
– Садись.
Усевшись на стул у кухонной стойки, он придвинул мне тарелку с овощами, нарезанными сардельками и рисом. Мы молча принялись за еду. Мне было грустно и довольно паршиво, а он, видимо, давал мне похандрить в тишине. Надо было потом спросить, как он справлялся в таких ситуациях.
Когда мы доели, Култи забрал тарелки и поставил их в раковину со слабой мрачной улыбкой. Он ушел на диван, оставив меня на кухне одну. Я не знаю, сколько просидела там, но когда настрадалась – встала и вышла в гостиную, где застала Култи за дешевым сборником судоку. Заметив меня, он отложил его в сторону.
И притянул к себе на колени.
Все случилось так быстро, что я даже понять не успела. Его губы коснулись моих, уже приоткрывшихся в предвкушении.
Но эта доля секунды не шла ни в какое сравнение с тем, что последовало за ней. Прижавшись ко мне в теплом мягком поцелуе, он настойчиво провел по нижней губе языком. Я сделала то, что на моем месте сделала бы любая: я приоткрыла рот. На языке защипал привкус мятной жвачки, когда он скользнул по нему своим – первый раз, второй, третий, снова и снова, требовательно и жадно. Он прижимал меня к себе, и поцелуи становились все глубже, грубее, почти переступая грань боли. От них веяло голодом.
И черт, как же это приятно.
Игра и поражение отошли на второй план; пострадать из-за них можно и позже.
Я коснулась его боков, погладила ребра, провела по животу. Его ладони жили своей жизнью: одна скользнула к моему затылку, зарываясь в густые мокрые волосы, которые я собрала в пучок, другая легла на челюсть, мягко придерживая. Я втянула его язык в рот, эгоистично и жадно. Ощущений было одновременно слишком много – и недостаточно.
Не только мне так казалось. Култи прижал меня ближе, отчаянно цепляясь, словно хотел слиться со мной в единое целое. Что-то большое и твердое коснулось бедра. О господи боже.
Я уже сто лет ни с кем не встречалась. Сто лет как отказалась от отношений, чтобы сосредоточиться на карьере. И сейчас… недолго думая, я забралась пальцами под край его футболки, скользя подушечками по мягкой коже.
А что сделал он? Отстранился – всего на сантиметр, только на сантиметр, – стянул футболку через голову и вернул мои руки себе на пояс. Я погладила его ребра, спину и плечи, изучая, изучая и изучая. Боже, он был таким мускулистым, и мышцы подрагивали под моими касаниями.
– Ты пахнешь овсянкой, чисто и сладко… – пророкотал он, втягивая мочку уха между губами.
Какая разница, что формально он считался моим тренером до полуночи? Какая разница, что он был знаменитостью и мне написывали его чокнутые фанаты? В первую очередь он мой друг, который, как никто другой, заставляет кровь кипеть. Я хотела его и никак не могла утолить голод.
Култи с диким рычанием прижался к моей груди, раздраженно впиваясь пальцами в тонкую ткань майки. Легким движением, о естественности которого задумываться не хотелось, он сдернул ее с меня вместе с лифчиком и отбросил их в сторону.
О боже. О боже. Я поцеловала его в шею, в мягкую ложбинку у плеча, а потом он слегка отстранился, опуская взгляд мне на грудь. Его дыхание участилось еще сильнее, чем раньше, – довольно красноречиво для человека, который зарабатывал на жизнь, бегая по футбольному полю. Он сглотнул, приоткрыв губы, и упирающийся мне в бедро член дернулся.
Большими руками немец устроил меня на коленях и, наклонившись, коснулся губами соска. Втянул его в рот, – боги, так сильно, что я застонала. Застонала и выгнулась, потираясь о твердый толстый ствол, устроившийся между моих ног.
Култи низко выругался с густым немецким акцентом, отстранился и поцеловал веснушки, которые заканчивались прямо у сосков. Я не могла на него насмотреться. Просто
