некоторые принципиальные различия во взглядах со своими идеологическими противниками, веря, что уничтожение деспотического государства приведет к свободе и совершенствованию личности, теперь расхождения в оценке событий и последствий Первой русской революции привели к эскалации политических конфликтов. В этот период истории российский либерализм утратил даже ту толику единства и целостности, которой обладал раньше.
Пятая и шестая главы посвящены четырем крупнейшим деятелям российского либерализма: Б. А. Кистяковскому (1968–1920) и П. И. Новгородцеву (1866–1924) (пятая глава), а также П. Н. Милюкову (1859–1943) и М. М. Ковалевскому (1851–1916) (шестая глава) – и той интеллектуальной среде, внутри которой они находились; я показываю на конкретных примерах, как эти выдающиеся мыслители не всегда осознанно пересматривали свои прежние взгляды, реагируя на изменения, происходившие на Западе. В пятой главе я анализирую философское наследие двух видных теоретиков либерализма, Новгородцева и Кистяковского, которые были озабочены тем, что либерализм – и как учение, и как общественное движение – раздираем противоречиями, и стремились показать, что опыт российской либеральной мысли является важной частью всеобщего исторического контекста. Двухтомные труды Новгородцева «Кризис современного правосознания» (1906–1911) и «Об общественном идеале» (1911–1916), опубликованные в интересующий нас период, посвящены проблемам западного либерализма, а Кистяковский в нескольких больших статьях того времени («Государство правовое и социалистическое», 1905; «Как осуществить единое народное представительство», 1907; «В защиту права», 1909) демонстрирует, что либеральные концепции непостоянны и могут меняться.
Проведенный в пятой главе анализ наследия Новгородцева и Кистяковского дает мне возможность в шестой главе перейти к детальному изучению деятельности двух крупнейших фигур либерального позитивизма, Милюкова и Ковалевского, уделив особое внимание такой основополагающей для них концепции, как идея прогресса. Я показываю, что их видение либерализма в России, построенное именно на идее прогресса, сыграло ключевую роль в политических карьерах обоих этих общественных деятелей, являясь, с одной стороны, их твердой опорой, с другой – источником споров и конфликтов. Говоря более конкретно, я демонстрирую, до какой степени их политическая и литературная деятельность была основана на детерминистском подходе к истории, как они пытались примирить свои позитивистские убеждения с запросами обычных людей из плоти и крови. Хотя и Милюков, и Ковалевский, безусловно, достойны места в пантеоне российского либерализма, те элементы их учений, в которых высказывается телеологический взгляд на историю и прогрессивное развитие человечества в сторону идеального общества, конфликтуют с недогматическими и плю-ралистскими либеральными течениями.
В заключении я подвожу итог своей работе и высказываю предположение, что результаты моих исследований важны не только для российской историографии, но и для западной либеральной традиции.
Глава 1
Наизнанку
Свобода, права человека и идея прогресса в России XIX века
Возникновение российского либерализма обычно датируют началом царствования Екатерины Великой (годы правления: 1762–1796), которая пыталась перенести некоторые либеральные идеи в правовое поле России, введя в него такие понятия, как «личная свобода» и «право собственности» [Леонтович 1995: 28; Malia 1960: 448; Riasanovsky 1984: 258][75] Однако до наступления эпохи Великих реформ[76] 100 лет спустя в России не существовало институтов, благодаря которым либеральные идеалы могли хоть с какой-то надеждой на успех претендовать на место во внутренней политике государства [Raeff 1959; Raeff 1958; Poole 2015]. Более того, до начала XX века либерализм все еще не принял формы общественного движения, оставаясь предметом философских и политических дискуссий о свободе, участники которой признавали существование конфликта между различными правами человека, поэтому в этой главе речь пойдет о тех мыслителях XIX столетия, которые создавали свои учения о личности и свободе, находясь в диалоге как с западными философами, так и со своими российскими предшественниками, и заложили основы для позднейшей дискуссии о политической модернизации России. До конца XIX века их деятельность имела почти исключительно интеллектуальный характер: связано это было с недоступностью для широких слоев населения переводов книг западных авторов и отсутствием форумов, где можно было бы обсуждать, что именно значит понятие «либерализм» в российском контексте[77]. Кроме того, в этот период развитию идей либерализма в России мешало давление со стороны мыслителей как левых, так и правых убеждений, то есть социалистов и консерваторов, которые в парадоксально схожих выражениях критиковали политическое, социальное и экономическое устройство западного общества. Тем не менее начиная со второй половины XVIII века лучшие представители российского общества время от времени вступали друг с другом в ожесточенные споры о путях будущего развития России, оставив после себя значительное интеллектуальное наследие, к которому затем постоянно обращались их потомки; либералы последних лет существования Российской империи считали себя наследниками традиции свободомыслия, восходящей к Просвещению.
Из-за ряда проблем, связанных с изучением истории либерализма в России, необходимо сделать ряд замечаний о семантике некоторых слов, используемых в этом дискурсе. Ключевое для российских либералов слово «свобода» (и однокоренные ему слова «освобождение» и «освобождать»), которое они использовали, описывая свой опыт и устремления, обладает важной культурной коннотацией. Слово «свобода» – производное от основы «свой»[78] – в Средневековье использовалось для обозначения безопасной и благополучной жизни среди людей, ведущих определенный образ жизни и разделяющих общие ценности [Humphrey 2007: 2]. Другое российское слово, которое тоже иногда переводится на английский как freedom, – это «воля» (и однокоренные ему слова «вольность» и «вольный»). Под «волей» обычно подразумевается «анархический инстинкт» широкой российской натуры и традиционный общинный образ жизни, несовместимый с холодным формализмом правовых отношений [Weidle 1949: 211; Федотов 1945]. Русские слова «свобода» и «воля» не то чтобы совсем не совпадают со своими западными аналогами freedom или liberty. Их семантика соединена, скорее, не с идеей о правах человека или связью между свободой и рациональным выбором, а в большей степени – с представлением о безграничном пространстве, находясь в котором индивиды сами несут моральную ответственность за свои поступки [Humphrey 2007: 6; Wierzbicka 1997: 144][79].
Более того, уже было сказано о том, что термины «либерал» и «либерализм» стали означать в России не совсем то же, что на Западе[80]. Слово «либерал» ассоциировалось с обеспеченным и не состоящим на службе человеком, который разглагольствовал о том, что надо реформировать Россию по образцу западных стран, но при этом не желал, чтобы эти преобразования каким-либо образом угрожали его личному положению в обществе; в российской литературе и публицистике того времени либералов обычно описывали как «скучных» и «нудных» людей, интересующихся «скучнейшими книгами» [Анненков 1960: 538][81]. В следующих главах будет видно: такое отношение к либералам отчасти было вызвано тем, что в них видели оторванных от реальной жизни высоколобых интеллектуалов, чьи теории имели внеклассовый характер. Положение
