лучше получалось обламывать стебли. Оба мешка набили за считанные минуты. Сильно не утрамбовывали, боясь помять листья, поэтому мешки получились пухлыми, но лёгкими.
— Дольше сюда шли, — обтирая перчаткой пот с лица, сказал Машнов. — Тут ходок на пятнадцать-двадцать. Сейчас, — он поднял взгляд к небу, — ещё одну сделать можно и вечером три-четыре. За три дня управимся.
— На машине бы, — отряхивая штаны, произнёс Кирилл. Комар жужжал у него над ухом и не пугался взмахов рукой. Солнце стало напекать макушку.
— Можно когда-нибудь попробовать, но, понимаешь, у меня не внедорожник.
— Думаешь, «Камри» не пройдёт? Или зажал для дела? Новую потом купишь.
— На своем «Пассате» езди по буеракам, — не поддался Машнов. Он запихнул серп, перчатки и бутылки в заросли конопли, поднял мешок, примерился к весу. Кирилл всё ещё воевал с невидимым комаром, вроде убил одного или двух, растёр их по щеке, но жунденье не прекращалось. Он тоже был не прочь скорее улепётывать с делянки, пока совсем не зажрали и не начался солнцепёк, притом надо распределить силы на вторую ходку, раз уж подельник зажмотил машину.
По примеру Пашки Кир закинул мешок на плечо. Цепким взглядом, несмотря на отказ в транспорте, он осматривал окрестности, ища какие-нибудь пути подъезда к их делянке. Та тропа, по которой они добирались сюда через овраги и кладбище, не годилась. Но дороги не было. Тут вообще всё было заросшим, словно первозданным. Оттого, наверно, и делянку никто не обнаружил.
— Э, Киря, ты что, уже кирнул там что ли? — позвал Паша. — Пойдём давай, цигель, цигель, ай лю-лю.
Кирилл крутанул головой, сдвинулся с места, выходя из задумчивости, но сразу остановился, как упрямый упирающийся ишак. Машнов издал негодующий стон и закатил глаза. Пусть хоть изноется, вопрос был не праздным, и странно, что он возник только сейчас.
— А ты не думал, что это конопля чья-то? Кто-то её посеял для себя? Бандиты какие-нибудь, наркоманы, дилеры? Придут, а тут пусто…
— Их заботы, — буркнул Пашка, однако нахмурился. — Пойдём. Бандиты… Бандиты бы охрану какую-нибудь выставляли, а бабка посторонних не видела. Дикая это, самосев.
Он уже ушёл вперёд, через посадку, сушняк похрустывал под его кедами. Калякин постоял ещё, пока комары снова противно не запищали у самых ушей, и зашагал по проложенной другом тропе, стараясь не натыкаться на муравейники. Определённая логика в Пашкиных словах была, хотя его чёртову бабку он в гробу видел.
9
Возвращаясь со второй прогулки за волшебными растениями, возле развалин они наткнулись на Егора Рахманова. Точнее услышали раскатистое тарахтенье мотоцикла и ринулись обратно в кусты. Присели на корточки под густым американским клёном и замерли, провожая взглядами мелькающий сквозь листву «Юпитер». Сельский байкер в джинсах и джинсовом пиджаке медленно рулил по кочкам, на голове был старый синий шлем с защитой для нижней челюсти и чёрным козырьком. За мотоциклом вздымался столб пыли. Какая-то псина с лаем догнала его и стала кидаться, но Рахманов взмахнул ногой в потёртом ботинке, и собаченция отстала.
— Вроде не заметил, — прошептал Пашка, вытягивая шею, чтобы посмотреть на исчезнувшего за поворотом большака селянина.
— Да похер на него, — отозвался, вставая, Кирилл. Но он сказал лишь часть правды. Пока тихорился и инстинктивно сжимал край завязанного мешка, в тайне надеялся на обратный исход дела. Узнав о цели их приезда в деревню, навозник поймёт, что наткнулся на крутых пацанов и с ними лучше не связываться, отдать деньги и молчать в тряпочку, сидеть и не вякать. Однако Машнов стал бы бухтеть о важности конспирации и незаметности, посоветовал бы засунуть мнение в задницу, поэтому Калякин оставил его при себе.
Паша вылез из кустов, осмотрелся, взвалил мешок на спину и мелкими перебежками добрался до кустов на противоположной стороне улицы. Высунулся, повертел головой и махнул Кириллу рукой. Калякин перебежал дорогу, но не пригибался на открытой безлюдной местности, как шпион-идиот, не гуси же в ментовку заявят.
Пашка разочарованно поджал губы, потом развернулся и пошёл к дому по стёжке примятой ими травы, ориентируясь по забору крайнего дома.
— Так что у вас? — не оборачиваясь, спросил он.
— У кого? — Кирилл ступал за ним след в след. Трава высохла от росы, а колючки никуда не делись, цеплялись за штаны.
— С Егоркой.
— Я его на бабки поставил, — развеселился Кирилл, вспомнив свой подвиг. — Он мне за штаны должен, на которые корова насрала. Три штуки. Круто, да?
— Ты дебил, Киря? Где он такие деньги возьмёт? У него нет нихуя.
— Его проблемы. Пусть корову на мясо сдаст.
— А жить он на что будет, матери лекарства покупать? Он молоко продаёт, чтобы кони не двинуть. Вон, наверно, в город повёз на базар, пока не прокисло. Что он заработает-то, три сотни?
— А ты его опять защищаешь, — Кирилл приноровился и слабенько врезал по Пашкиному ботинку, а когда Пашка споткнулся, чуть не въехал мордой в толстый мешок. — Он пидор. Пусть у бабы своей займёт, не облезет. Эта сука мне вчера не дала.
— Что? — Машнов резко остановился, и Кир всё-таки врезался в мешок, неприятно проехался длинным носом и щекой о бугорчатую мешковину.
— Да, блять! — взревел он, растирая пощипывающее лицо. — Иди уже! Хер ли встал?!
Но Пашка не послушался, мало того он свободной рукой вцепился Калякину в лацкан олимпийки, глаза нашли глаза.
— Ты что же, Калякин, к Лариске ходил? Мы же договаривались — без баб!
— Этой ты разрешил присунуть.
Пашкины глаза двигались туда-сюда, как у кота в ходиках, с полминуты он мерил ожесточённым не по статусу взглядом, потом успокоился.
— Ты хоть не наболтал лишнего?
— Ты меня за дурака считаешь? — спросил Калякин в противоречие своим недавним мыслям. Он ненавидел, когда всякие мелкие сошки указывают, что ему делать.
— А Егору?
— С пидором у меня был жесткий разговор. Не касающийся нашего с тобой дела. Ясно?
— Ясно — не ясно, а бабке моей сообщат и пиздец котёнку, — Машнов пошёл дальше, по кустам вдоль дальней линии засаженных картошкой и бахчой огородов. Кирилл фыркнул, против воли направляясь за ним:
— Ты чего, блять, бабки своей боишься?
— Ты никого не боишься, — огрызнулся Машнов. — Пойми, блять, тут тебе не город, тут все друг за друга горой, и бабка моя тут своя, а ты — чужой. Бабка отцу расскажет, а отец нам шеи свернёт за…
Он не договорил, переложил мешок с одного плеча на другое и замолчал. Кирилл плюнул на него и не стал развивать спор. Над картошкой порхали белые бабочки, в траве стрекотали какие-то насекомые. День разгорался. Слава богу, они шли по тенёчку, и воздух наполняли ароматы луговых
