Он съест себя заживо, если кто— нибудь его не остановит. Только не я.
— Прости, Генри… Я не могу.
— Пожалуйста . — Это слово вырывается внезапно, оно заставляет меня замолчать. Пугает меня. Он знает, что перешёл черту, но теперь пути назад нет. Он должен продолжать. Продолжать падать вперёд.
— Просто выслушай меня. Пожалуйста. Это всё, о чём я прошу. — Он достаёт руку из кармана куртки и протягивает её перед собой, будто пытается показать собаке, что не опасен. Его запястье дрожит. Он замечает это одновременно со мной, сжимает руку в кулак, выдавливая дрожь.
— Я не мог спать прошлой ночью, — говорит он. — Всё думал о… о тебе.
Когда в последний раз кто— то терял сон из— за меня?
— Не может быть, что мы встретились случайно… да? Скажи, что ты тоже это чувствуешь.
Я чувствую головокружение. Онемение. Любопытство.
— Ты правда в это веришь?
— Что ещё у меня осталось? — Генри постепенно проясняется для меня. Я понимаю стену, почему он так закрыт. Он закрылся не только от меня — он закрылся ото всех. Даже от себя. — Я почувствовал что— то вчера. Не знаю что, но на секунду показалось, будто… будто…
— Вода, — говорю я. Вода повсюду. Внезапный потоп в моей голове.
— Дай мне рассказать, что случилось со Скайлером, — говорит он. — Уверен, люди уже…
— Я бы их не слушала, даже если…
— Просто дай мне рассказать мою версию, хорошо? Пожалуйста?
Я понимаю, каково это, когда все шепчутся за твоей спиной, когда люди делают из твоей жизни историю без твоего согласия. Это то, что у нас общего.
Я хотя бы должна выслушать Генри.
— Хорошо.
Генри вбирает столько воздуха, сколько позволяют его лёгкие.
— Скайлер исчез пять лет назад.
Я представляю лицо Скайлера. Не плоть и кровь, а с листовки пропавшего без вести, эту чёрно— белую детскую фотографию, размноженную до нечитаемости. Его пиксельные глаза смотрят на меня. Две чёрные дыры.
— Мой сын пришёл в этот мир как раз настолько, чтобы все его полюбили. Щипали его за ножки. Щекотали животик. Если бы ты его увидела, тоже бы влюбилась…
Слова слишком тяжёлые. Чувствую его боль, его потерю. Этому человеку некуда идти, кроме как вниз, вниз, вниз.
— Грейс положила его в кроватку и поцеловала на ночь…
Грейс. Его жена.
— На следующее утро кроватка была пуста. Скайлер исчез. Этот мир проглотил его.
Послушай его. Просто посмотри на него. Такого обнажённого.
— Я искал везде. Перерыл весь дом. Не мог его найти. Он просто… исчез.
Сколько раз он рассказывал эту историю? Полиции? Репортёрам? Любому, кто готов был выслушать? У этих слов потрёпанный вид, как у кожаной вещи, рассказ, который становился все мягче с каждым пересказом.
Это всё, что у него есть теперь. Он завернулся в эту историю, как в защитное одеяло.
— А твоя жена?
— Я нашёл её тело, — говорит он. Вижу, как мышцы в его горле сжимаются, будто сами слова застревают в горле. Он заставляет себя закончить начатое. — Она повесилась в ванной. Ни записки. Ни прощания. Ничего.
— Полиция думает, что она могла быть причастна к…
— Она не могла.
— Если у неё была послеродовая депрессия или…
— Сколько бы дверей я ни стучал, сколько бы листовок ни раздавал, люди хотят верить, что она... — Он не договаривает. — Грейс никогда не причинила бы вреда Скайлеру. Никогда, понимаешь?
— Ладно...
— Полиция начала обходить соседей, — говорит он. — Поисковые группы прочесали поля, вытаптывая сорняки. Ничего. Никто ничего не нашёл. Он просто... просто исчез.
Он сгибается под тяжестью воспоминаний. Глаза начинают наполняться слезами. Он не заплачет. У него были годы на это. Но я вижу, как давление нарастает внутри него. Его боли некуда деться, даже сейчас, закупоренной так долго. Она вот— вот вырвется из— под его век, как взболтанная банка газировки, готовая взорваться.
— Полиция сдалась. Они до сих пор не дали ни единого чёртова ответа. Пять лет, и они не знают, жив он или мёртв... или...
...Или что? Что ещё может быть? Даже Генри качает головой от абсурдности этого, будто осознаёт, что других вариантов нет. Что может быть между жизнью и смертью?
— Нет никаких зацепок, — говорит он. — Никто ничего не знает.
Теперь он смотрит на меня, встречая мой взгляд.
